рабов. А вот бунта своих жен – пожалуй.
Орри рассмеялся, потом коснулся рукава ее жакета:
– Он определенно не скупится на дорогие вещи. Сколько это стоит?
– Слишком много. Ты прав, он щедр во всем, что не касается внимания к чувствам других. Он всегда покупает мне то, что, по его мнению, мне необходимо. Он позволит мне делать все, что я захочу, пока я буду помнить, что ношу его фамилию. И что я женщина.
– Все было бы по-другому, если бы ты вышла за меня. Как бы мне этого хотелось!
– И мне! Очень…
– Я не должен был просить тебя о встрече, но… – Он посмотрел на нее, пытаясь скрыть боль. – Мне так хотелось хоть раз сказать тебе, что я чувствую.
– Да… – Ее ладонь нежно прижалась к его щеке. – И мне тоже.
Орри ответил ей долгим и страстным поцелуем.
Потом они просто сидели рядом. Когда Мадлен заговорила, в ее голосе звучали новые, горькие нотки.
– Джастин начинает думать, что я никуда не гожусь как женщина.
– Почему?
– Я не рожаю ему детей.
– Это из-за того, что… – Он умолк, смутившись.
– Не потому, что он сам не старается, – сказала Мадлен, тоже слегка порозовев. – Он весьма… усерден в своих попытках стать отцом.
Орри вдруг почувствовал такую боль, словно в него всадили нож. Застыв, он едва мог дышать. Постепенно боль отступила. А Мадлен продолжала свой печальный рассказ:
– Я осмелилась на такую откровенность, потому что мне больше не с кем поделиться. По правде говоря, – она серьезно, даже мрачно посмотрела на Орри, – я убеждена в том, что не могу зачать только по вине Джастина. Насколько я знаю, его первая жена тоже была беспло… бездетна.
– Это правда, – кивнул Орри.
– Разумеется, я не должна даже предполагать, что все дело в нем.
– Он тебе не позволит так думать?
– Об этом не может быть даже речи.
Потом они почти час разговаривали о самых разных вещах. О его друге Джордже. О войне, которая может забросить их обоих в Мексику, где им, скорее всего, придется участвовать в настоящих сражениях. О своеволии Приама, наказании, что за ним последовало, и о том скандале, который потряс все семейство Мэйн после этого происшествия. Но отчего-то все, о чем бы они ни говорили, казалось не слишком реальным. Потому что на короткое время все в мире перестало существовать, кроме этого тайного уголка, а их любовь была единственной силой, что еще оставалась на земле.
Наконец, когда солнце начало понемногу опускаться, а его свет – неуловимо менять свои оттенки, Мадлен встала.
– Мне пора, – сказала она. – Я не смогу приехать сюда снова, мой милый Орри. Поцелуй меня на прощание.
Еще несколько сладостных минут они обнимали и ласкали друг друга, признаваясь в нежной любви. Потом он помог ей сесть в седло. Она развернула лошадь, изящно сидя боком, затем обернулась и, придерживая вожжи, сказала:
