теперь дежурят по очереди. Днем по одному, а ночью по двое. Важенок не тревожили. Без нужды в стадо не выезжали, издали, обычно с бугорка, в бинокль следили за оленями. Громко заговаривали в голос, обращаясь к стаду. Так они приучали новорожденных оленят к себе, чтобы те привыкали к голосу человека, рядом с которым отныне им предстоит подрастать и стать взрослыми оленями. Виктор, когда дежурил, больше пел. Пел сначала по-эвенски, затем переходил на якутские песни. Знал много русских песен. У него хороший голос. «Тебе бы петь в театре», – говорил подобревший Айчима. Виктор улыбался.
Теперь Айчима на ночное дежурство ездил на пару с Байбалом. А Виктор с дедом. Днем к оленям выезжал старик Гаврила. Виктору не сиделось на месте. Чуть прикорнув, просыпался и снова под разными предлогами уезжал к стаду. Объезжал и холостых. Так он называл быков, молодняк, пасущихся отдельно от важенок. Они тоже нуждаются в человеческом внимании. «Поеду к своякам», – говорил за чаем. Все понимали суть его слов. «Такой видный парень, обзавелся бы семьей», – подавала голос Танмак. «Никто за меня замуж не пойдет, – отвечал Виктор. – Ведь на оленевода женщины совсем не обращают внимания». «Конечно, не обратят внимания, если сами пассивны и прячетесь от них», – не унималась Танмак. Айчима многозначительно посматривал на жену. Виктор обычно не ввязывался в дискуссию с молодой женой бригадира. Мало ли что, еще заревнует Айчима.
…Весна между тем быстро набирала силу. Снег в основном растаял, только на крутых склонах лесистых гор он все еще белел. В марях на кочках обильно появился нергэт-пушица. Прорастала ранняя зелень. Олени, изголодавшиеся за долгую зиму по такому лакомству, охотно выщипывали их. Проснулись речки.
Вокруг тайга ожила веселым многоголосьем птиц. В унисон с птичьим пением отовсюду раздается зов оленят: «Ав-ав-ав!» Это своеобразная таежная мелодия, повествующая окружающему миру о том, что он пополнился новыми жильцами.
Весеннее солнце светит ярче обычного. Оно щедро ласкает золотыми лучами всю умиротворенную землю, все живое на ней.
Дед Отакчан в душе радовался весеннему солнцу. Считал себя счастливым, что дожил до первых весенних солнечных лучей. «Теперь можно спокойно уходить в мир предков», – думал он, зная, что для старого человека в любое время настанет пора уйти навсегда из этого срединного мира. Ему не хотелось, чтобы это свершилось в зимнюю стужу. И душе неуютно от холода, и людям, провожающим в последний путь, тягостно от мороза. Думать-то думал, но еще не торопился уходить.
Не таи зла в себе –
душе легко тогда.[14]
Время быстротечно. Казалось, совсем недавно важенки начали телиться. То было в середине апреля. Оленные люди не заметили, как настал май, время быстрого таяния снега. Горные речки ожили, потекли небольшими ручейками. День за днем они станут набирать силу.
Оленеводы молча сидят полукругом и пьют чай.
– Надо кому-то съездить на лабаз за мукой, – ни к кому конкретно не обращаясь, заговорил Айчима.
– Муки осталось всего на две-три выпечки, – добавила Танмак.
– Я поеду, – с готовностью отозвался Отакчан. – Ребятам олени покоя не дают.
– Ладно.
