покачал головой и, позвякивая доспехами, пустил коня ленивой рысцой: настроение его менялось быстро. Один из лучших стрелков воинства, он был горяч и отходчив.
Полегчало и Тэмучину: их отношения с братом Хасаром как нарыв, из которого надо иногда выпускать гной, что и произошло в очередной раз. Найдя глазами Усунтая, хан кивнул в сторону горы и стегнул застоявшегося коня. Мчась вверх по склону, он слышал галоп десятка телохранителей, всегда готовых заслонить его собой.
Мелькнули испуганные лица торготов, свежевавших оленя и не успевших приветствовать хана поднятыми пиками. Выскочили на одну из голых вершин Нахы-Хая, и взорам открылась удивительная картина вчерашнего поля боя и мирного синего неба над ним… Как на ладони видно было, кто где стоит и кто что делает. Вот найманы сгрудились вокруг одного из своих воевод и, наверное, устроили разбор боя. Вот стоят мэгэны монгольского войска, и по тому, как расположился каждый мэгэн, можно было угадать характер их тойона. Вот хасарово войско кипит, как водоворот: беготня, столкновения, смех, крики. Узкой длинной полосой стоит в боеготовности правое крыло Мухулая. Левое крыло расположилось кружком. И так же неспешно, как и тойон крыла Най, разъезжают его воины. Все знакомо: в орду Хасара приказы сыплются, как камнепад, сам он требует их незамедлительного исполнения, но там, где может справиться один, оказываются пятеро… Най, хоть и медлителен, но все его тойоны знают главную цель, а потому распоряжаются сами, действуя заодно.
Хан возбужденно прихлопывал себя ладонями по коленям – он был доволен, что принял решение уединиться здесь и понаблюдать, насколько самостоятельны в решениях его тойоны, когда отдан приказ к выступлению. Будь он внизу, они все равно находили бы повод советоваться с ним по пустякам.
– Чем ты недоволен, парень? – спросил он, заметив хмурое выражение на лице Усунтая.
– Я думаю о дозорных, хан… Хочу их наказать: вдруг бы тут затаились остатки найманских отрядов, а мои люди гоняются за дичью… Дозор не должен отвлекаться, ведь так?..
– Так, – одобрил хан. – Но ты понюхай воздух!..
Пахло жаренным на вертеле мясом, и дозорные вскоре принесли хану дымящуюся оленью печень на тонком куске брюшного жира. Он уже забыл вкус пищи в горячке и напряжении последних дней и теперь ел, жмурясь от блаженства, обжигаясь и не замечая этого.
– Не тужите… дети… – потрапезничав, сказал хан. – Всяк, кто родился, умрет… – Его вдруг неудержимо потянуло в сон. – Как умереть – вот что не все равно, дети!..
– Двинулись! – раздался мальчишеский голос одного из караульных нукеров. – Правое крыло пошло-поехало-о-о!
Хан встряхнулся, поднялся и стал смотреть на долину, ласково похлопывая своего жеребца по теплому крупу. Люди Мухулая тронулись в путь в таком же порядке, в каком стояли. Они шли спокойно, не торопясь: дорога предстояла дальняя, для кого-то и последняя. Мухулай – походная душа, мудрый полководец, и хан не сомневался, что он доберется к нужному месту еще до наступления темноты, а утром, не торопясь,
