style="font-size:15px;"> – Зачем «сложа руки»? – Зорин перевел старославянский на современный русский, начал было выуживать из пачки очередную папиросу, но тут же задвинул обратно. – Будем биться до последнего. А коли не справимся, – что ж поделаешь…
Неужели только минуту назад он, Кэремясов, едва не скис, готов был дезертировать с поля боя? Позор! О! Не было бы ему прощения во веки веков!
– Должны справиться! Во что бы то ни стало! Надо всю силу, ум и волю всех до единого тружеников приисков нацелить на выполнение плана! Пожертвовать всем, буквально всем!..
И опять осекся. Чертовщина какая-то! Показалось, что только что говорил вовсе не он, а кто-то другой. И как? Мертвыми, казенными лозунгами, надерганными из очередной «передовицы». Кого он пытается воспламенить – уж не Зорина ли? Да этот матерый волк сам кого хочешь сагитирует. Боясь увидеть его глаза, был уверен: играют там, в прищурившейся глубине, искрящиеся змейки. «И правильно…» – незряче уставился в окно.
Зорин не смеялся.
– Да-да… Вы правы… – печально шевелились губы, а мозг был занят совершенно другим. – Пожертвовать… пожертвовать всем…
До смеха ли? Душа поскуливала-повизгивала. Будто и не душа вовсе, а приблудный кутенок.
«Кем он меня считает?» – в который раз щелкнула в мозгу назойливая мысль. Знал, что не отвяжется. И еще знал Кэремясов: так жить – не объяснившись начистоту, – нехорошо, неправильно и, может быть… нечестно. Не знал только, что предпринять, чтобы изменить ложные отношения.
Зорину же было жалко этого молодого, в общем-то, похоже, неглупого и даже как будто искреннего человека куда больше, чем себя. Себя тоже было жалко. И еще кого-то. И еще… А главное, было жалко чего-то, что он не сумел бы, как ни тужься, назвать. И вряд ли вообще этому «чему-то» существует точное и исчерпывающее определение…
Кэремясову было жалко себя.
Зорин очнулся первым:
– Простите, вы что-то сказали, Мэндэ Семенович?
Приходя в себя, Кэремясов с удивлением уставился на Зорина. Тряхнул-потряс головой:
– Ах да. Ведь вы, Михаил Яковлевич, в Тэнкелях, если не ошибаюсь, без малого сорок лет? Бывали ли случаи, когда план срывался?
– Разумеется.
– И что вы тогда делали?
– Я, слава богу, в те годы не тянул директорскую лямку.
– И все-таки вы как инженер были в курсе дела?
– Что делали? Виновных предупреждали, лепили выговора направо и налево, с треском вышибали из партии. В годы войны два директора приисков как саботажники и «враги народа» прямиком угодили за колючую проволоку…
– Жуткие времена! Будьте уверены, Михаил Яковлевич, они никогда не вернутся!
– Дай бог…
– Не могут вернуться!
– Думаете, я не хочу верить в это? Да это единственное, во что я верю. Но не вернутся миллионы людей и… те двое… – Глаза Зорина глядели на Кэремясова прозрачно и пусто. И голос, которым он говорил, был тускл.
