глядя на затухавшие угольки очага. Она не плакала и не всхлипывала, но из ее маленьких, широко раскрытых глаз то и дело выкатывались слезы. Капли не оставляли на лице следов, но, падая на оленью шкуру, они повисали на щетинках и в свете очага горели красными огоньками – точь – в – точь, как бисеринки, которыми она вышивала кисет купцу По – тонче. Пайпэткэ то и дело пыталась ухватить их пальцами, но они исчезали…
Амунтэгэ долго не появлялся в тордохе, а когда зашел, Пайпэткэ тихо сказала – нет, не ему, а так просто – самой себе:
– …Ни подарков мне, ничего. Обноски умершей старухи, линялые шкуры… Другие сироты счастливей. И чем виновата я?..
– Не ты виновата, – ответил дядя. – Духи виноваты во всем. – И опять выбрался из тордоха.
А старая Тачана стала шумно сопеть и ворочаться на шкурах – подстилках. Ей не терпелось опять накинуться на ненавистную полоумную потаскушку, из – за которой в стойбище случилось столько несчастий. Но она боялась проговориться.
Если бы Пайпэткэ знала всю правду, знала бы то, что происходило утром в тордохе Нявала! Разве сидела б она вот так, без движения, разве бы плакала тихо и долго? У самых забитых сирот есть тоже предел терпенью – а вечер был нехороший, красный, тревожный, и, наверно, случилось бы то, что люди стойбища ждали: сирота Пайпэткэ была способна на все.
Но Пайпэткэ ничего не знала. И не случилось третьей беды ни длинным предветренным вечером, ни короткой ветреной ночью.
ГЛАВА 2
Напрасно люди стойбища у Малого Улуро старались не выдать тайну. Неправда плавает поверху, как жир на воде. Весть о случившемся быстро облетела и колымскую, и алазейскую тундру. Да как скроешь правду: приезжий увидит могилки, расспросит, вздохнет – но дети – то живы, и покинет он стойбище с хитрой усмешкой.
К осени слух дошел и до яранги[16] Мельгайвача. И чукотский шаман без промедления передал с попутчиком слова жестокой обиды на шамана Сайрэ. Убить двух собак, схоронить их на видном месте, да еще обозначить жердями – это Мельгайвач принял как вызов.
Людям же стойбища послание показалось угрозой. А Сайрэ вскипел, как горячий жир от капли воды.
– Вертлявый чукча, вертлявый обманщик! – сказал он, проводив заезжего человека.
У Сайрэ как раз пил чай Пурама.
– За старое принимается, видно, – заметил он. – Надо глядеть.
– Всех людей тундры этот хищник может испортить. Нужно ехать к Каке. Пусть Кака одернет его. У тебя, Пурама, остался единственный брат. И если поехал бы ты, то Мельгайвач уж ни тебя не тронул, ни Умукана: слишком прямые следы бы оставил.
– Да, это верно, – насторожился и одновременно удивился уму шамана охотник. – Хорошо, я поеду.
Осень в этот год выдалась ранней. К покрову все озера и болота уже замерзли и люди оделись в кухлянки. Ранний крепкий мороз – большая радость:
Яранга – жилище чукчей.
