выступать, надо бы месяц-другой людей подготовить. А так не войско, а куча горлопанов. Царь всех нас, солдат, собрал в кулак и тычет тем кулаком куда надо и где надо. Добивает строптивых. А вы растопыренными пальцами тычете, потому вас и колотят. Голова, умная голова нужна впереди народа. А я неподходящ. Не та у меня голова. Артикулы знать – этого мало, чтобы командовать народом. Конечно, артикулы тоже нужны, для боя и обороны. Но…
Андрей привалился плечом к дяде, слушая его ровный голос.
– Вы тут уж все сделайте, чтобы Варька ушла с Андреем. Ну, прощай, племяш! Что бы ни случилось – не стой в стороне от народа. А твою хлипкость душевную жисть излечит. Розги помогут, – усмехнулся Никита. – Голова у тебя светлая, скоро понимаешь слово. Погоди вот… – Никита расстегнул зипун, снял золотой крест и повесил на шею Андрею. – Носи и помни, что это крест бунтаря. Пришел к вам служивым, ухожу бунтовщиком. Сам усмирял, теперича меня усмирили. Смертник.
Потянулись мозолистые руки, чтобы обнять залетного вожака, пожать крепкую руку. Не отказался ведь, повел, хотя знал конец этой песни.
– Уходи с богом, от чиста сердца ты все делал. Прощай! Хотели сделать большую бучу, а вышел махонький огонек. Прав ты – пастуха бы нам хорошего, а то тычемся мордами, как неразумные кутята.
Шагнул Никита в ночь и растаял, будто его и не было. Будто он привиделся, как сон. Но болят спины от розг, гноятся до сих пор. Значит, был Никита, Но укатился приблудной звездой невесть куда.
Мужики долго смотрели во тьму. Молчали. Да и о чем говорить, без того уже все сказано, а что еще не сказано, Сибирь подскажет. Холодная и безлюдная Сибирь…
Часть вторая. Ссыльные
Осень…
Случается еще теплая погода, но чаще бушует холодный ветер. Ветер сильный, рукастый, давит силушкой неуемной на грудь. Отдохнул лето за голубыми горами, отстоялся. Треплет мужицкие бороды, рвет армяки, холодными иглами пронизывает тело, летит, летит из Сибири, далекой и загадочной. Ветру что? Он крылатый, сегодня перекатил через Урал, завтра вернется назад. А вот пермяки уходят навеки, навсегда. Не видать им больше своей земли. Дорога назад заказана. Просторами Сибири закрыта. Разве когда-нибудь внуки или правнуки принесут поясной поклон родной деревне. Все может быть…
– Мдааа! Уходим вот, – протянул Феодосий. – Прощай, земля-матушка. – Обнял старика ветер гулевой, окатило солнце чистыми лучами. Не шелохнется старик, долгим взглядом смотрит на осеннюю безрадостность, будто хочет увидеть свое негаданное Беловодье, что родилось в мечте.
Печаль и радость рядом. Душа разбита надвое. Одна половинка успела уже прирасти в мечтах к неизвестному краю, вторая продолжает репейником цепляться за землю и старый дом. Землю-мачеху, землю-обидчицу, обильно ее смочили мужики потом и кровью. И болит душа, мечется, и нет ей покоя. Боится, что в том краю тигровом нет того мужицкого царства и не было, не найдется места для счастья. Не полюбит мужик ту землю, холодную и чужую.
