Матушка твоя, ты знаешь, тут не живет. Я, вообще, должен сказать, не понимаю: как эта площадь сохраняется за ней до сих пор… Но это так – к слову… А матушку, что ж, – разыщем! Попробуем! Если только она в Москве. Сейчас ведь сезон курортный – сам понимаешь.
Потом я сидел за столом, потягивая душистый чаек и повествуя о своих похождениях. Наташа слушала меня напряженно, теребя в пальцах кончик косы и не сводя с меня темных, внимательных, немигающих глаз. Старик расхаживал, шаркая, по комнате; дымил папиросой, думал о чем-то… И время от времени – перебивая меня – задавал уточняющие вопросы.
Ночью – был уже второй час – явилась, запыхавшись, моя мать. Всплакнув (и замочив меня слезами), она никак не могла успокоиться и все разглядывала меня, твердя низким, рвущимся голосом:
– Господи… Целый, невредимый! Живой!
– Конечно, живой, – возмутился я. – Каким же еще я должен быть?! Мне вообще непонятно: что это с вами? Вы все тут на меня смотрите, как на выходца с того света…
– Так ты действительно оттуда? – всхлипывая и улыбаясь, объявила мать. – Я ведь тебя уже отпела, панихиду в церкви справила.
– Что-о? – Я даже вздрогнул при этих словах. – Это еще почему? Только панихиды мне не хватало.
Она поджала губы. Повела плечом.
– Такие слухи ходили.
– Слухи о чем?
– О том, что тебя убили, вроде бы, – пояснил Ягудас. – Не то пристрелили, не то прирезали.
– Когда?
– Да где-то после войны. Давно… В конце сороковых…
– Чепуха какая! – сказал я, изображая улыбку. – Любят же люди болтать.
Я трудно сказал это, сдавленно; я вдруг подумал о том, что со мной ведь – и в самом деле – все это могло случиться! И не один раз – сотни… В сущности, эта участь была мне уготована, ждала меня на каждом шагу. И удивительно не это. Удивительно – как я все же сберегся, спасся, добрался в конце концов до Москвы.
Затуманившийся, задумавшийся, я на какое-то время забыл обо всем – погрузился в воспоминания, отдался томительной их власти… И не сразу расслышал голос матери:
– Что с тобой? Очнись! Я говорю, спрашиваю, а ты где-то витаешь.
– Нет, нет, – встрепенулся я, – слушаю… О чем ты?
– Да о тебе. Надеюсь, у тебя теперь все в порядке с бумагами, и вообще…
– Понимаешь ли, – начал я… Но тут же умолк. И закурил. И добавил небрежно: – В общем, не беспокойся. Проблем нет никаких!
Я солгал; проблемы были, конечно, были! Но говорить об этом я не стал, потому что заметил реакцию соседа. Он сразу придвинулся и засопел; лицо его напряглось, натянулось, губы выпятились жаждущие.
– С прошлым, я полагаю, теперь покончено? – продолжала допытываться мать.
– Навсегда.
– И какие же у тебя планы?
– Хочу связаться с редакциями – начать печататься, – сказал я. И потупился. – Я ведь пишу…
– Что же ты пишешь?
– Стихи.
