лицом вперед, так и не дотянувшись до Кучума растопыренными пальцами. Легкая дрожь сотрясла его, дернулись раскинутые ноги. Молодое тело не желало отпускать из себя жизнь, но смерть была сильней.
– Эх ты, воин, – невнятно проговорил хан, с презрением взирая на убитого, – и таких сосунков я набрал в набег?… Сидел бы дома со своей мамкой. Мама… дождется она тебя, – с неожиданной злостью закончил он и в сердцах плюнул на еще теплый труп, отвернулся от него и бросил на землю чужой клинок.
Взглянул на собственные ладони, вспотевшие и подрагивающие, как от неожиданного прикосновения к притаившейся в густой траве лягушке. Вытер их о полы халата, еще раз плюнул на землю, освобождая рот от накопившейся злости и горечи, и направился к реке.
Но уже с полпути вернулся, нашел в траве свою саблю, помедлив, подхватил копье, бросил взгляд на лук и колчан со стрелами, но не стал их брать и так, вразвалку, медленно побрел к журчащей внизу мелкой речной протоке.
Он смачивал водой руки и прикладывал их надолго ко лбу, щекам, отирая шею, плеснул на грудь, охлаждая тело. И только теперь до него стало доходить, что чудом остался жив. Пока жив. Но вскоре вернутся от караван-баши грабители и постараются разделаться с ним. Кучум усмехнулся, представляя, каковы будут их лица, когда увидят у костра еще один труп, труп их сообщника, и так же неспеша пошел через осоку наверх.
Костер, предоставленный самому себе, почти прогорел и медленно умирал, выбрасывая из пепла синеватые языки. Взгляд Кучума невольно остановился на убитых, и он подумал, что убивать легко, но трудно потом разглядывать дело своих рук, вспоминать подробности, видеть густую кровь, к цвету которой никогда невозможно привыкнуть.
Только тут он заметил, что мокрое от воды лицо облеплено противно гудящими комарами, мошками, высасывающими его кровь. Они как бы мстили за ту кровь, пролитую им. Вновь вспыхнула злоба на этих мелких кровопийц, по-своему покушающихся на его жизнь, незаметно, исподволь забирающих через малюсенькие хоботки-кинжалы алую кровь, чтобы потом, насытившись, взлететь отягощенными и к утру умереть, погибнуть при первых лучах солнца, отдав его кровь изумрудной траве.
Кучум провел ладонью по лицу, смахивая ненасытных кровопийц, и услышал глухие удары копыт из-за леса. «Слава Аллаху, наконец-то Алтанай с племянником!.. Где их шайтан носит?»
Но на всякий случай отошел в ближайший березовый лесок и едва спрятался за деревьями, как ударили тяжелые капли ночного дождя.
На поляну выскочили два каурых жеребца, высокие в холке, тяжело поводя впалыми боками. Всадники закрутили головами, не обнаружив у костра того, на встречу с кем они ехали.
– Что-то случилось, баран меня забодай! – выругался широкий в плечах Алтанай, повернувшись к племяннику. Тут они увидели трупы и торопливо соскочили с коней, нагнувшись над убитыми.
Лишь после этого Кучум покинул свое укрытие и вышел к костру.
– Где вас носит? Собачьи дети! – проговорил зло, проходя мимо них.
– Беда,
