Слышишь?
– Сейчас, – кивнул головой Сабанак, – а с ним что делать?
– Прирежь эту свинью, он нам больше не нужен, – бросил кипчак и повернулся спиной, намереваясь идти обратно.
Тут-то на него и бросился из засады Алтанай, подмял, придавил к земле. Кучум моментально оказался на ногах и в несколько прыжков достиг пленного, опередив Сабанака. Втроем они подняли хрипящего кипчака на ноги, вытолкнули на поляну.
Кучум приставил к его горлу кинжал и, чуть нажав, чтоб лезвие прорвало кожу, но не причинило особого вреда, спросил дрожащим от злобы голосом:
– Где остальные предатели? Говори или сдохнешь на месте!
Пленник, смуглый мужик с узкими, непрерывно моргающими глазками, переводил взгляд с одного на другого и лишь тяжело хрипел, глотая широко открытым ртом свежий утренний воздух. Слюна тонкой струйкой стекала из уголка открытого рта на куцую бородку.
– Э-э-э… – непрерывно тянул он.
– Ты заговоришь наконец или нет? Подлая твоя душа! – Кучум чуть надавил на кинжал, и пленник захрипел еще громче. Наконец, он нашел в себе силы и вытолкнул одну единственную фразу, махнув рукой в сторону леса:
– Они там…
Кипчак понимал, что жизни ему отпущено ровно столько, сколько он будет говорить, но страх… страх сломал и сковал язык, волю, и если бы его не держали несколько крепких рук, он тут же рухнул бы на траву.
– Где там? Кто еще с вами?! – Кучума самого трясло, как лист на осине, от ярости и злобы. Его бесило не близкое дыхание смерти, обжегшей этой ночью. Не в первый раз и не в последний. Из себя хана вывело мерзкое предательство, подлое нападение, трусость пленника. Он глубоко презирал подобных шакалов, пошедших с ним ради денег, дармовой жратвы, легкой добычи. Будь его воля, он казнил бы самой страшной казнью каждого второго в назидание остальным.
Вспомнились жадные глаза кипчаков, когда он расписывал богатства сибирских ханов, их хищные улыбки, мокрые губы, корявые растопыренные пальцы, умеющие лишь убивать и брать.
– Так умри, раз не хочешь говорить, – выдавил из себя Кучум, ощущая, как неуемная злоба переполняет его, выступая красными пятнами на лице.
Он с силой повел рукой – кинжал прошел сквозь гортань кипчака и вышел наружу. Затем рванул его в сторону, вмиг оборвав то, что зовется человеческой жизнью. Кровь брызнула на руку, попала на одежду, мелкие капли опустились на примятые листья травы.
Пленник обмяк, взмахнув руками, голова его откинулась назад, колени подогнулись.
– Еще один готов, – небрежно бросил Алтанай, разжал руки и, даже не взглянув на рухнувшего на землю кипчака, прошел к костру.
Сабанак сделал несколько шагов в сторону, но не пошел к костру, а кинулся в глубь леска, пытаясь унять подступившую к горлу тошноту.
Один Кучум остался стоять, сжимая в дрожащей руке кинжал. Он не в силах был оторвать взгляд от убитого им кипчака, словно тот мог еще встать, убежать от них. Кровь кузнечным молотом била хану в голову, сердце
