я не раз оказывался в компании очень умных людей, однако здесь с самого начала было ясно, что с таким собранием интеллектуалов мне встречаться еще не приходилось. Первое впечатление оказалось правильным (впрочем, со временем я узнал, что и у чистого интеллекта есть жесткие ограничения). В середине заседания я осмелился – хотя и был самым младшим и к тому же абсолютным новичком – высказать мнение. (Сейчас я уже не помню, по какому вопросу.) Вместо того чтобы выразить раздражение или проигнорировать мое замечание, Герман Кан, замечательный и неимоверно толстый человек, сидевший прямо напротив меня, спокойно сказал: «Вы совершенно неправы».
Меня охватило приятное чувство комфорта. Именно так разговаривали друг с другом мои сокурсники в редакционной коллегии университетской газеты Harvard Crimson (евреи по большей части, как я и Герман). Ничего подобного не случалось со мной уже шесть лет. В Королевском колледже, в Кембридже, или в Гарвардском обществе стипендиатов аргументы никогда не высказывались так жестко, в такой бескомпромиссной форме. У меня мелькнула мысль: «Я дома».
И это действительно было так. Я сроднился с RAND и проработал там 10 лет в два захода (второй – после возвращения из Вьетнама в 1967 г.). Во многом, как, по моим представлениям, это бывает в монашеском ордене, я делил со своими коллегами чувство братства, жил и вместе с другими работал над достижением высшей цели.
По правде говоря, ученых – участников Манхэттенского проекта, которые продолжили работать над созданием оружия, а также их преемников в центрах ядерных исследований нередко описывают (но без восхищения) как светских священнослужителей. Отчасти это связано с тем, что им были известны секреты вселенной, тайны, которыми не делятся с мирянами: чувство причастности, аура секретности, консультирование облеченных властью. Тезис о новых «военных интеллектуалах»{39} уподоблял консультантов RAND в Вашингтоне и в Пентагоне, преодолевающих непроходимые для других бюрократические барьеры, иезуитам в старой Европе, которые перемещались между дворами и служили духовниками королей. Но всего важнее в первые годы моего пребывания в RAND и во время работы консультантов в Вашингтоне было чувство нашей миссии, бремя понимания того, что мы знаем больше о будущих опасностях и о том, как с ними справиться, чем генералы в Пентагоне и в Стратегическом авиационном командовании, члены Конгресса, широкая публика и даже президент. Это воодушевляло.
В материальном плане наша жизнь была роскошной. В RAND, куда я попал буквально после аспирантуры, моя зарплата была не хуже, чем у моего отца, когда он занимал должность главного инженера строительства. Рабочие условия были идеальными, офисы находились всего в одном квартале от берега моря, а Санта-Моника была великолепным местом со своим характерным для Южной Калифорнии климатом.
Мои коллеги, впрочем, не давали расслабиться. Они считали – и их уверенность очень скоро передалась мне, – что
Тезис о новых «военных интеллектуалах» См. “The Military Intellectuals,”
