реакция нормальная, а для меня, ошеломлённого такой концентрацией красот, это казалось диким.
Ночь я провёл на Московском вокзале. На следующий день поехал в гостиницу «Россия» и устроился там. Запомнился вестибюль гостиницы, наполненный китайцами, в то время была ещё популярна песня «Москва – Пекин»… Дружба между народами была очевидной. Получив номер на каком-то из верхних этажей, я подошёл к окну и очень удивился. Из окон открывался вид на пустырь, за которым дымились какие-то трубы, были видны железнодорожные пути, по которым перестукивались вагоны. В общем, я решил, что гостиница находится где-то на окраине, в промышленном районе, но уже через три года на этом пустыре вырос студенческий городок, куда и я переселился. Ну, а сегодня и вовсе никому не пришло бы в голову, что гостиница «Россия» находится на какой-то окраине. Этот район давно уже обустроен, а город отодвинул свои границы далеко на юг и на юго-запад. Но возвращаюсь в 1963 год.
В гостинице я прожил сутки. Уже через день мне предоставили место в университетском общежитии, в знаменитой «шестёрке» на Мытнинской набережной. Место замечательно тем, что рядом были все знаковые учреждения города: за Невой – Эрмитаж, Адмиралтейство с Исаакием, стрелка Васильевского острова с Ростральными колоннами, здание биржи, Пушкинский Дом, Петропавловская крепость. И всё это вблизи университета.
Университет просто очаровал меня – и здание Двенадцати коллегий, и филфак, но особенно здание философского факультета, в котором когда-то был биржевой Гостиный двор, построенный в стиле всех гостиных дворов России, с итальянской аркадой по периметру здания, под которой приятно пройтись.
Был жаркий август. Начались вступительные экзамены. Тревожная, но весёлая пора светлых надежд. Будущее рисовалось в каком-то романтическом ореоле.
Мне дали место в большой комнате человек на шесть на шестом этаже. Окна этой комнаты выходили на Неву, с видом на Зимний дворец и стрелку Васильевского острова. Пока я был абитуриентом, в этой комнате жил Виктор Михайлов. Археолог, он был наполовину якут и, по-моему после третьего курса уехал к себе в Якутию. В августе, пока я сдавал экзамены, он жил в комнате и к нему приходили разные интересные люди, из которых я запомнил гватемальского поэта Роберто Обрегона Моралеса, широко печатавшегося в том числе в «Иностранной литературе», друга Андрея Вознесенского, посвящавшего ему стихи. Этот поэт потом был убит стрелком при его нелегальном переходе через гватемальскую границу. Среди других запомнился студент-историк третьего или четвёртого курса Слава Баранов, человек редкой исторической начитанности. С ним я встречался не однажды уже после окончания университета, пока он не исчез из виду. Он был интересен тем, что отдавал должное американским победам на Тихом океане, считал, что без американского вклада мы бы войну не выиграли. Аргументации его я не помню, но в то время у меня не было оснований сомневаться в его знаниях. У него была очень своеобразная манера разговаривать. Он говорил быстро-быстро, шепелявя и наседая на собеседника так, что трудно было вставить
