по этой причине, а может и по иной, лорд N был менее внимателен к ней, чем было бы желательно для наших офицеров, так как они лишались возможности приносить жене своего капитана те невинные знаки уважения и любезности, какие обычно сопровождают путешествующую при подобных обстоятельствах знатную даму. Будучи младшим офицером, я не бывал приглашен обедать с капитаном, но не раз слышал обрывки разговоров Берендорфа со старшими офицерами, из которых мог заключить об их досаде на то, что ревнивый нрав лорда N, не дает им никакой возможности получить удовольствие от остроумия его супруги. Говорили, что капитан считает будто обед подается только за тем, чтобы его съели и разошлись, что леди N должна два раза повторить свое желание послушать клавесина, прежде чем оно будет выполнено, что будто бы капитан был сердит на свою супругу оттого только, что она выказала слишком много радости по поводу известия об исцелении нашего старика – капеллана от приступа ревматизма и тому подобное. Со своей стороны, леди N выказывала супругу столько высокомерия, сколько мне еще ни в ком не приходилось видеть.
Старый Уолтор, бывший вестовым адмирала, в пору его производства в лейтенанты, рассказывал и не без сочувствия к леди N, что ей не было еще 17 лет, когда адмирал приглашал ее высказаться перед старшими офицерами по какому-нибудь вопросу, имеющему касательство до достоинств испанского галеона, и только для того, чтобы заставить всех полюбоваться оригинальными замечаниями и румянцем, который вспыхивал на ее лице, от удовольствия при этих знаках внимания и уважения отца.
Я говорил уже, что сэр Эдгар принимал участие во многих наших занятиях, и под руководством штюрмана, и в команде уорена. Последние давались ему непросто, особенно потому, что леди N полагала в способности поставить булини или бегать по марселю одно из достоинств необходимых для внука известного адмирала, и следила за его успехами. Однажды во время установки лиселей, сэру Эдгару предложено было взобраться на грот-мачту в сопровождении двух мичманов – моего друга и другого нашего соотечественника Куракина. День выдался ветреный, рангоуты, при особенно сильных его порывах, издавали режущий нервы звук, подобный крику птиц морских. Всем нам очень понятен был испуг сэра Эдгара, побелевшего как мел, при виде шатающейся стеньги, когда он, запрокинув голову, старался разглядеть снасти, по которым должен был подниматься. Напрасно офицер-уорент уговаривал его подчиниться приказу, уверяя, что исполнение оного страшным кажется только для стоящих на палубе и как скоро начнется его выполнение, страх рассеиваться будет. Напрасно вперед были посланы оба мичмана. Фигуры их казались не более дюйма, а сэр Эдгар все не мог заставить себя двигаться. Леди N давно уже с заметным волнением следила за ним, стараясь сдержать свой гнев, но, когда в голосе сэра Эдгара послышались слезы, румянец стыда вспыхнул у нее на лице и она быстрыми шагами приблизилась к сыну.
– Вы боитесь, сэр? – воскликнула она с выражением неизъяснимого
