О, печаль Будапешта,
Все ж светла твоя явь,
Где звучит безутешно
Его старый рояль.
Владимир ЗАГРЕБА / Париж /
«Писатель Загреба к тому же замечательный доктор, но не только. Он, я бы сказал, патологоанатом человеческой души. Своим пером он проникает в такие глубины человеческого духа, куда никогда не проникнет ланцет хирурга». (Алексей Хвостенко) «Книга Загребы целиком остраненная. Ее читать хочется, и она дочитывается до конца, несмотря на массу непонятного с первого взгляда, требующего остановиться и расшифровывать. Энергия автора переливается в читателя, минуя “понимание” и дразня его любопытство. Загреба ироничен, как Свифт, текуч, как Джойс, ностальгичен, как Пруст…» (Николай Боков)
Летающий верблюд
Отрывок
А эта Коко, кокотка – балансьегина соперница была тоже ничего себе… Дамочка что надо… вся «соткана» из сплошных противоречий и поисков. Да и кто такая Коко? Кокотка – да, и не Сосо вовсе, а Gаbrielle, Воnheur, Сhanel. С самого первого дня рожденья ей сразу улыбнулось счастье, хотя бы потому, что ее второе имя, после (простите) скрипучего первого – «Gabrielle» к этому располагало, было помягче и обнадеживало. Оно переводилось на русский язык сходу, просто: «Воnheur» – счастье без экивоков и претензий. И действительно, в 1910-м было много счастья, и длинноногая мадемуазель – Габриель Счастье Шанель весело и, похоже, тоже без этих, задирала свои молодые двадцатисемилетние ноги в кабаке и «ре»: «Lе sein dressé»[2] – в городе-санатории Виши, на улице «Спустившейся лямки» – где все, как в Железноводске, у этих присевших зачем-то на скалы орлов, ходили на водопой с кружками, а не с опущенными лямками лифчиков, и куда чуть позже на воды, и тоже на это… приехал будущий герой – маршал Петэн со своими петэновскими министрами – не героями, но тоже – абсолютно законченными… и где родилась тоже одна француженка, которая сделала много хорошего одному русскому… Но в десятом году про это еще никто ничего не знал, и веселая толпа каждый вечер, в девять часов, грудью напирала в медные двери заведения – кабаре, которые тоже железно подтверждали эту выдуманную природой вывеску: на каждом медном листе филенки горельефные медные стоячие груди крепким соском, а не словом, крепко держали всеобщий интерес, перекладину-поручень с надписью: «Ломитесь, господа-месье, милости просим». И ломились! Лейтенант Сареl, французский красавец, кавалерийский офицер в сером габардиновом мундире с широкими накладными карманами, с золоченой накладной шпалой на левом плече, с серебряными шпорами и в кавалерийских штанах, фасон которых впоследствии делал (отдавал?) честь самому генералу Galliffet (тому, который кроме этих надутых лошадиных штанов отличился на Малахово-Мамахово-Мамаевом… (с этой стороны) при штурме… в девятом году тоже был lе таоtre tailleur millitair – мужским военным портным, дело «шил» Дрейфусу, в Генштабе), тоже штурмовал как и все, тоже ломился-томился в медную, в «стоячую»… В тот вечер Шанель Габриэль в дымном угаре дешевых сигар: «Lе Bоа»[3], как всегда задирала ноги и, кутаясь в какую-то длинную штуку такого же змеевидного предназначения, то есть в подержанный, зачем-то выкрашенный в желтопалевый цвет мех-смех-лисицу, пела под разбитое корыто-пианино «Dodi» любимую вишистской вечерней публикой песенку, еще без налета
«Стоячая (стоящая?) титька»?..
Боа – змея, надо полагать…
