выходил на улицу Сталина и бежал в школу.
В квартире номер 4 были три больших комнаты, ванная, большая кухня с плитой, уборная и ещё одна маленькая комнатушка 5–6 кв. метров рядом с кухней. Это была комната для прислуги, а в ней теперь жили я и моя мама, чемпионка Колымы по лыжам.
В первой комнате налево, когда входишь, жила одинокая машинистка, а может, женщина более высокой должности из Обкома или из Управления НКВД. Во второй комнате налево, довольно большой, проживал комсомольский начальник, которого никогда не бывало дома, и я его видел только мельком. В первой комнате по нашей, правой стороне, жил мой приятель и товарищ по домашним играм Димка Кондриков со своей матерью – балериной Драмтеатра Инной Лазаревной Тартаковской и её мужем, отчимом Димки, Николаем Николаевичем Стуловым. И последняя комнатка справа – наша с мамой обитель.
В нашей комнатке в 5 кв. метров помещались только мамина постель (по правой стороне от двери). За выступ левой стены, примыкающей к кухне, был втиснут маленький письменный стол, за которым я делал уроки, с настольной эбонитовой лампой и стул. Напротив двери, под узким окном, стоял мой топчанчик, сколоченный из деревянных козел и набитых сверху досок. Его длины мне уже не хватало, и ночью я вытягивал ноги в сторону кровати мамы. Ноги мои, хотя и под одеялом, висели в воздухе, и мы стали между мамой и мной класть небольшую фанерку, на которую расстилался верный мой «матрасик». Он и тут пригодился, но он был набит уже не мамиными вещами, а старой маминой лагерной телогрейкой. Фанерка эта называлась «Дарданеллы» в честь пролива, разделяющего Европу и Азию и часто упоминаемого в учебнике Древней истории, которой я очень увлекался в 5-ом классе.
«Портфельное»
В нашей квартире ещё жила пожилая женщина, комнаты у неё не было, она спала на полу в коридоре и обслуживала комсомольского начальника. Она появилась у нас в начале зимы, может быть, только что освободилась из лагерей и ожидала открытия навигации, а скорее всего, была взята комсомольцем из лагеря для обслуги. Такая форма эксплуатации женщин-заключённых была распространённым явлением в Магадане.
Бывших «зэчек» не очень жаловали, но ей повезло – всё-таки она жила в тепле, и её не гоняли на общие работы. Эта простая женщина была очень тиха и вежлива. Она готовила еду комсомольскому шефу, убирала у него, стирала бельё. Вино «портвейн», которое ей доверял доставать из своего портфеля комсомолец и подавать ему, она называла «портфельным».
Холодильников в Магадане не было, и все хозяйки оставляли свои супы и каши в кастрюлях на окне, под открытой форточкой. Это и заметил с улицы голодный «доходяга», внимательно изучивший окно нашей кухни. Он раздобыл лестницу, ночью приставил её под окно кухни, залез, открыл окно и, стоя на лестнице, стал поедать содержимое кастрюль, залезая в них прямо руками. За этим занятием и застала его коридорная жиличка. Она испугалась, но очень вежливо закричала: – «Как Вы смеете! Как Вам не стыдно! Безобразие! Это же наш обед!»
