достижения Волков транслируют на огромных экранах, где раньше рекламировали аренду пляжных домиков. Их даже проектируют на стены наших бараков. От потрескавшегося, поросшего травой асфальта парковок отражаются радиосообщения. Правда, вечерние новости рассчитаны именно на Волков. Но теперь они – везде.
Некоторые из тех, кто должен, как и я, питать отвращение к пропаганде, живут ради вечерних новостей. Для них это – отдушина, извращенное реалити-шоу. Неважно, что в свободное от работы время нам разрешают гулять по Нью-Порт-Изабель – мы точно такие же узники, как и люди, о которых мы слышим в сообщениях. Но пока мы еще живы и можем узнать, как их города сжигают, как проводят газовые атаки и контрнаступления.
И мы забываем, что живы мы лишь потому, что у Волков пока до нас просто руки не дошли.
По-моему, главная трагедия войны состоит в том, что люди предпочитают смотреть военную хронику, а не любоваться закатом, который считают гнетущим и тоскливым зрелищем.
– А ты что думаешь? Чего ты притихла?
В моей голове тихо никогда не бывает, поэтому я не всегда замечаю, что, оказывается, давным-давно молчу.
– Я… – А что я вообще думаю?.. – Там будет красиво. – В это я верю точно. – В мире полно островов. Хоть один должен оставаться нетронутым.
А если нет, то мой отец пожертвовал всем зря.
В кои-то веки Алекса не комментирует. В ее глазах отражается свет звезд, мерцающий с каждым наклоном лодки. Алекса следит за мной.
Мне тревожно засыпать под ее взглядом.
6
Просыпаюсь, едва не захлебнувшись рвотой, и меня дочиста выворачивает за борт. Волны – беспощадные и стальные – жадно сглатывают содержимое моего желудка.
– Прости! – извинение Хоуп проносится мимо меня с порывом ветра. – Я пытаюсь!.. Я…
Наш парус, неспокойный, как волны, оглушительно хлопает. Хоуп с трудом налегает на гик, Финнли вычерпывает ведром залившуюся на палубу воду. Делом занята даже Алекса.
– Почему вы меня не разбудили? – поспешно собираю волосы в хвост, чтобы не мешали, и сменяю Хоуп у парусного гика.
– Решили, что тебе надо отдохнуть, пока не пришла твоя очередь дежурить, – отвечает та.
В правый борт, переливаясь через край, ударяет новая волна, и труды Финнли идут насмарку.
– А моя очередь может и не наступить! – огрызаюсь я.
Гик не поддается. Налегаю на него всем весом, упираясь пятками в палубу, пока он наконец не сдвигается. Парус по-прежнему трепещет, но уже не столь сильно. Еще толчок, и он, перестав захлебываться, наполняется соленым воздухом. Волны, конечно, не угомонятся, однако теперь наше плавание хотя бы не похоже на безумное родео.
Алекса оседает, привалившись к мачте. Можно подумать, что мои старания лишили сил и ее. Я впервые вижу, как жесткая броня Алексы дает трещину, смягчается, чего раньше не случалось. Или этого прежде не было заметно. Может, Алекса осознала, что не настолько она и неуязвима. Что стоит лодке
