какой остается на берегу после отлива. Перехватываю длинную косу тонкой прядью и закрепляю.
Сейчас можно спросить Алексу насчет стершихся букв. Но чем дольше мы сидим в молчании, тем сложнее мне его нарушить, особенно провокационным вопросом.
– Почему ты не побежала? – наконец переводит на меня взгляд Алекса. Глаза у нее как черный кофе или шоколад. Глубокие, но с горчинкой. – На пляже. Ты пряталась.
Ответ кажется мне очевидным. Впрочем, не я в момент нашего знакомства стояла над телом офицера. У меня-то пистолета не было.
– Ты убила офицера? – Вот и постаралась никого не провоцировать.
Надо отдать Алексе должное – на столь прямолинейный вопрос она реагирует спокойно. По сузившимся глазам ясно, что она еле сдерживается, но тем не менее.
Я сдаюсь первая:
– Пряталась потому, что хотела сперва переждать, а уже потом рвануть к лодке. Я часто сидела на том настиле и знала про мины.
– Переждать, – повторяет Алекса. Она не переспрашивает, а констатирует факт. Может, даже осуждает.
– Я… – закусываю губу, – посчитала, что лучше учиться на ошибках других.
– То есть дать им подорваться вместо тебя.
Именно это я и имею в виду, разумеется. Но в версии Алексы все звучит куда хуже. Внутри меня приходит в движение нечто темное, и мой внутренний компас окутывается облаком осьминожьих чернил. Не моя вина, что под песком прятались мины – наступи я на одну, никому это бы не помогло. А если бы я вышла из укрытия, чтобы храбро предупредить несущуюся толпу о смертельной опасности, меня бы просто растоптали или застрелили.
Но на острове погибли люди, а я – здесь, в лодке. Я жива, потому что сумела вырваться на волю, перепрыгивая через кровавые ошметки.
– Значит, мыслили мы одинаково, – говорит Алекса. – В общем и целом.
Не понимаю, к чему она клонит, что, вероятно, отражается у меня на лице. Алекса усмехается, дескать, как же она удачно пошутила, и подносит полупустую бутылку к губам. Она пьет, пьет и пьет, пока на дне не остается ни капли.
– Мы обе использовали их, чтобы избавиться от мин и не подорваться самим, – произносит Алекса. – Чтобы сбежать. Верно?
Ничего нового она не сказала. Киваю, мол, очевидно.
– Разница лишь в том, что у тебя план созрел, когда спасать их уже было поздно, – продолжает Алекса. – А я вот взорвала фабрику, чтобы все завертелось.
8
Жил да был мир, полный мечтаний, вопреки душевным мукам, и любви, вопреки изломанности.
Жил да был мир, полный красок: желтая разметка на черном асфальте шоссе, россыпь цветов всех оттенков радуги.
Теперь его поглотило море, и то, что от него осталось, задыхается среди буйной зелени проросших сорняков зависти и власти. А иногда и любви к справедливости, которая не знает меры и причиняет боль.
Теперь стало сложно отличить цветы от сорняков.
9
