Срываем как можно больше, складываем их в сверток из моей желтой кофты – вряд ли она пригодится мне в такую жару.
– Выкладывай уже, – требует Алекса, сдирая листья с ветки одним движением. – Ведешь себя странно.
Пытаюсь найти в себе прямолинейность, которую Алекса явно оттачивала всю жизнь. Проблема в том, что я понятия не имею, с какого вопроса начать.
– Расскажи, как ты все провернула, – решаюсь я.
Справляюсь с особенно густым пучком при помощи ножа и выпускаю из руки пружинистый стебель.
– Нам хватит листвы? – спрашивает Алекса.
Конечно, хватит, однако я ничего не говорю, надеясь, что мое молчание заставит ее откровенничать. Алекса обдирает с оголившейся ветки пять листков, один за другим, и бросает их в сверток. И закатывает глаза: дескать, опять ты взялась за свое.
– Как я провернула что именно? Как собрала бомбы? Или как прятала их от надзирателей?
Ее слова взметаются между нами бурной волной, которая уносит все мои возражения к океану.
– Или, – цедит Алекса сквозь зубы, – как я справилась в одиночку? Или как могу жить с руками по локоть в крови?
Ее глаза стекленеют от невыплаканных слез. Почти ощущаю укол вины, но вспоминаю, что Алекса сама решила пролить свет на свои тайны. И что проливала она не только его.
– Убери нож.
Проследив за ее взглядом, вижу, что успела сжать рукоять – да так, что костяшки пальцев побелели. А я ничего и не заметила. Вообще забыла, что держу нож.
Осторожно складываю его и прячу в карман, где ютится пузырек с останками моего отца.
– Слушай, я тебе уже объясняла, – морщится она. – Я стремилась убежать не куда-то, а просто прочь. Я не вру.
Алекса ловко расстегивает кожаный ремешок наручных часов: их циферблат всегда покоится на внутренней стороне запястья. Часы падают на песок, но она не обращает внимания и поднимает ладонь, как будто собирается мне помахать.
На бледном запястье, чуть ниже кисти, красуется татуировка: волчья морда.
Та самая.
12
– Ты одна из них?!
Выражение ее лица, на котором пляшут тени и лучики света, с порывом ветра меняется. Мгновенно настораживаюсь – теперь всякий раз, глядя на Алексу, я вижу призраки тех, кого отняла Стая.
– Прекрати пялиться на меня.
Она срывает с ближайшего растения пучок листьев.
Перевожу взгляд на океан. Все, что мне хочется сказать и спросить, сплелось в тугой ком, осевший где-то внутри.
Алекса резко сует листья в сверток из кофты – и тот падает на песок.
– Не стоило этого делать, – бормочет она и уходит к поляне, которую мы потихоньку обустраиваем.
Я не возражаю.
Наклоняюсь за рассыпавшимися листьями и замечаю блестящую на солнце застежку. Алексе нельзя беспечно разгуливать без часов. Разве она не понимает, что иначе
