наш обыденный опыт. Оставаясь в рамках обыденного языка, невозможно понять то, что скрывают за собой символы. Обращение же к символическому языку открывает нашей мысли самую короткую дорогу к стране Духа»[152].
К тому же, следует всегда помнить, что, по замечанию Г.А. Бутузова, во-первых – «для герметического языка характерна четкая терминология, не допускающая вольностей. Существительное с определяющим словом после него, существительное с определяющим словом перед ним, существительное с притяжательным местоимением, то же существительное само по себе означает совершенно разные вещи»[153]. Во-вторых, следует не забывать, о чем конкретно в данном контексте идет речь, то есть «о какой части иерархической лестницы» и о том, что за обычными, на первый взгляд, химическими веществами кроются «алхимические арканы»[154]. В-третьих, «иерархии герметических терминов обладают динамическим характером». То есть, всякий алхимический термин представляет собой «„подвижное в подвижном“, и определить его, то есть, по сути, зафиксировать, можно лишь при помощи все того же Искусства»[155]. По мнению Бутузова, «профанная „изоляционистская“ определенность в алхимической терминологии невозможна, как невозможно определить скорость поезда, глядя из окна его вагона на другой поезд, движущийся по соседнему пути, и не видя при этом пейзажа»[156].
Однако если подразумевать под языком алхимии – «языком птиц» – такую знаковую систему, под которой «понимается система знаков, приводящихся в действие исключительно в соответствии с правилами, приданными либо имманентно присущими данной системе»[157], тогда ее можно расшифровать. Это возможно, поскольку с одной стороны – существует система, а с другой – она принадлежит и внесистемному миру и к тому объекту, который знак отражает. Поэтому именно разница в двойственном состоянии знака позволяет выявить и его особенности в данной системе знаков, и особенности всей системы в целом[158].
Знаковая система алхимических трактатов изобилует символами. И это закономерно – стержневая основа символа «имеет глубоко архаическую природу и восходит к дописьменной эпохе, когда определенные (и, как правило, элементарные в начертательном отношении) знаки представляли собой свернутые мнемонические программы текстов и сюжетов, хранившихся в устной памяти коллектива. Способность сохранять в свернутом виде исключительно обширные и значительные тексты сохранились за символами»[159].
О глубоких корнях, делающих символ незаменимым, когда дело касается глубинных значений и способов их постижений, писал Рене Геной: «Прежде всего символика представляется нам особо отвечающей потребности человеческой природы, которая не является чисто интеллектуальной, но которая для того, чтобы взойти к высшим сферам, нуждается в чувственно ощутимой опоре… В целом же
Быстров В. Введение в новую орнитологию // Язык птиц. Грассе д’Орсе: тайная история Европы. СПб., 2006. С. 10.
Бутузов Г.А. Указ. соч. С. 83.
Там же. С. 83-84.
Там же. С. 85.
Там же. С. 86.
Соломоник А. Язык как знаковая система. М., 1992. С. 28.
Дианова Г.А. Термин и понятие. Проблемы эволюции (к основам исторического терминоведения). М., 2000. С. 17.
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. М., 1999. С. 147-148.
