type="note">[695]. Им принадлежали караван-сараи и целые кварталы. Мусульманские купцы располагали широкими связями, осуществляя сообщение Кафы с Москвой и Заморьем, вплоть до земли Шам, или Сирии, Мисюрь, как в средневековых русских документах назывался Египет, и Италии[696]. Некоторые из них достигали значительного влияния на московских и восточных правителей, как например, Ямгурчей и Абдыл Афыз, ездившие на Север за кречетами и известные своими паломничествами в Мекку[697].
Конечно, торговый обмен между Севером и Югом не представим без итальянского купца, или «фрязина» средневековых русских источников. Владея наиболее совершенной коммерческой техникой, зная различные формы кредитования, вексельный обмен и двойную бухгалтерию, итальянское купечество создало разветвленную сеть торговых поселений с банками, меняльными и нотариальными конторами от Кафы до Сарая по волжскому пути и Львова по «татарскому пути». Итальянцы имели постоянных представителей в отдаленной Москве и даже в Скандинавии.
Итальянцы вели свои дела с особенно широким размахом не только благодаря коммерческой корреспонденции и посредничеству каких-нибудь северных или южных купцов, но и организуя собственные караваны в традиционных направлениях на Львов[698], Киев[699] и Москву[700]. Наиболее предприимчивые натурализовались в Московском княжестве, достигнув значительного положения. Таков Андрей Фрязин, получивший в качестве пожалования богатую пушниной и соколиными промыслами Печору. После смерти Андрея Фрязина Великий князь, Дмитрий Донской, передал печорскую вотчину его племяннику, Матфею Фрязину[701]. Генуэзца Заккария Гизольфи, владевшего замком в Матреге и лишившегося его в результате турецкого завоевания Великий князь приглашал на свою службу в Москву[702]. Личные поручения Ивана III исполнял Демьян Фрязин, ездивший в 80-е гг. XV в. в Заморье с новгородскими купцами[703]. Антон Фрязин, торговавший между Кафой и Москвой[704], сопровждал русских послов в Италию.
Впрочем, далеко не многим удавалось преуспеть в торговле с Севером. Куда больше купцов, фрязей ли, сурожан ли, или каких иных гостей, остались безвестными. Кто-то лишился и богатства, и самой жизни от нападения лихих людей, каковыми полны были тогдашние дороги[705], а то и просто от болезней. Поэтому, говоря о внутренних императивах, побуждавших итальянцев и греков, отправляться далеко на Север, а новгородцев и московитов – на Юг, в Заморье, едва ли достаточно рациональных объяснений.
Эсхатологические ожидания эпохи, сомнения в качестве духовного наставничества Рима, порой доходившие до отрицания католической церкви, как Вавилонской блудницы, стимулировали устремления на Север, отождествлявшийся в мистическом плане с поиском истинного пути спасения через самое тяжкое испытание хладом северного безмолвия, сравнимого с адовыми муками[706].
Здесь особенно примечателен пример Св. Прокопия Устюжского († 1302), происходившего из «западных
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией (1474–1505) / Изд. подгот.
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией (1474–1505) / Изд. подгот.
Lituanus, Martinus. De moribus tartarorum. – Basiliae, 1515. – Fol.35.
Codice diplomatico delle colonie Tauro – Liguri durante la signoria dell’ Ufficcio di S. Giorgio / A cura di
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией (1474–1505) / Изд. подгот.
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством (1487–1533) / Изд. подгот.
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией (1474–1505) / Изд. подгот.
Там же. – № 1–2, 13, 35, 50; Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством (1487–1533) / Изд. подгот.
