как прикурил бы от тлеющей головешки. – Видели кого-нибудь?
Герман напряженно молчит. Я беру инициативу на себя и мотаю головой. Видимо, почувствовав более перспективного собеседника, с этого момента Бесков обращается только ко мне.
– Вам лучше пойти со мной. Я открою дверь… Скажем, там. – И он указывает на мрачно темнеющую на другом берегу мельницу Гердауэна.
Герман издает звук, похожий на смешок.
– Мы спешим.
– Вам нельзя возвращаться.
– Тебя забыл спросить. Догоняй, – кидает он мне и уходит. Я смотрю ему вслед. Мне по-прежнему страшно неловко за то, что мы пробрались в чужой дом, но до нас это сделала бабушка Эльза, а потому я не исключаю повторного визита.
– Не могу обещать за него… – говорю я, и Бесков понимающе кивает. Мы сговариваемся о встрече за спиной Террановы, и это чертовски волнует. – Но я приду. Чуть позже.
– Завтра.
– Завтра, – соглашаюсь я.
– На углу Кройц и Хайнрих-штрассе.
Временная ткань реальности снова становится зыбкой. Ощущение иного времени возвращается. Сейчас я не удивилась бы ни ожившему колесу мельницы Гердауэна, ни паре телег, запряженных лошадьми, на мосту.
– А где это?
Но он уже удаляется к тлеющим развалинам, спрятав руки в карманы и насвистывая арию Адель из «Летучей мыши».
– Бесков! – кричу я. – Что еще за штрассе? У меня нет загранпаспорта!
Он хохочет, но не оборачивается и не сбавляет шаг.
– Просто так приходи!
Ладно. «Кройц» – это крест. Ничего сложного. Улица Креста.
Мне удается догнать Германа возле окрашенных нежно-розовым утренним светом стен разбитой кирхи.
– Что такое Кройц-штрассе?
– Улица-призрак.
– Думаешь, довоенное название?.. Тогда я легко смогу…
– Не думаю, а знаю, – обрывает он грубо. – Улицы Кройц больше нет. Ее полностью застроили новыми домами, ни одного довоенного не сохранилось. Историю учить надо. Развел он тебя, как дуру…
В полном молчании мы останавливаемся возле старых амбаров. Пока Герман колдует со своим рейсте, я угрюмо смотрю ему в спину. Что бы он ни говорил и ни делал, я не имею права обижаться.
То, что ждет его впереди, заведомо отпускает ему все грехи.
Вещи не унижают
«Скорая» давно уехала, но Герман еще не вернулся. Поначалу я меряю шагами кухню. Пытаюсь сварить кофе, не нахожу ни его, ни джезвы, и затею приходится оставить. Сама не зная зачем, я беру тряпку и несколько раз протираю стол. Отыскав за дверью щетку, сметаю в кучу осколки посуды – последнее, что осталось от недавнего погрома. Чище все равно не становится.
Сломанную мебель Герман прятал сам. Еще до приезда бригады лихорадочно метался по комнатам, стаскивая все, что валялось на полу, в самую дальнюю и напрочь игнорируя мои
