постарше, и совала мне банкноту. – Жду в машине.
Во время таких припадков она сгибалась в три погибели и начинала быстрыми движениями растирать грудину, чтобы – говоря ее словами – не лопнуло сердце. Я бежала в магазин, хватала дыню и – на обратном пути – что-нибудь из уцененных продуктов, а сама мучительно думала: доберется ли она до машины? Не убьет ли ее очередной «глюк»?
В кино, как и в реальной жизни, припадочных всегда усмиряют какие-то типы в белых халатах – все на одно лицо, совершенно невыразительные персонажи. Примерно то же самое можно сказать и о нас с сеетрой. Подчас в моих воспоминаниях просто не находится места для Мэри – на первый план всегда выступают мама и ее недуг. А когда я спохватываюсь: «Ах да, ведь Мэри тоже была с нами», она видится мне именно в таком качестве – как вторая мамина подпорка, захваченная на всякий пожарный случай.
Иногда мы с Мэри сразу брали на себя роль обслуги. Мэри заботливо провожала маму в машину, а я мчалась покупать дыню. На моих глазах сестра превращалась из маленькой девочки, которой мерещился близкий конец света, в своенравную девушку, не желавшую потакать «глюкам» и сносить взгляды и реплики прохожих. «Не смей тереть груди», – шипела она матери.
По мере того как она ожесточалась, я, наоборот, преисполнялась сочувствия: утешала маму и осуждала сестру. Если Мэри предлагала помощь, я ее с благодарностью принимала. Если же она фыркала или сама заражалась маминой нервозностью, я просто воздвигала между нами барьер.
Единственное проявление нежных чувств отца к маме, оставшееся у меня в памяти, – это краткий поцелуй на автобусной остановке, куда мы приехали его проводить перед научной командировкой в Испанию. Тот случай можно описать под заголовком «Только не надо сцен». Попросту говоря, поцелуй был результатом моей подсказки, затем просьбы и, наконец, слезных настояний.
В ту пору я уже начала сознавать, что другие супружеские пары, в отличие от моих родителей, обнимаются, держатся за руки, целуются в щечку. Так они вели себя в супермаркетах, на прогулках, на школьных мероприятиях, куда приглашали родителей, и, конечно, у себя дома, когда я приходила в гости.
Выпрошенный для мамы поцелуй наглядно доказал, что их супружеские отношения, в общем-то прочные, были начисто лишены романтики. Папа уезжал, как всегда, на несколько месяцев, оставляя нас одних, и решил, что обязан выразить какие-то чувства.
Мама тогда вышла из машины, чтобы помочь отцу вытащить из багажника чемоданы, и собиралась с ним распрощаться. Мы с Мэри остались на заднем сиденье. Меня впервые взяли провожать папу в длительную командировку. Он, как обычно, волновался. Мама, и без того нервная, волновалась еще больше. Наблюдая за ними с заднего сиденья, я сообразила, что в этой картинке чего-то недостает. И я стала канючить: «Поцелуй маму».
Отец буркнул что-то вроде: «Оставь, Элис, это ни к чему».
Но не тут-то было.
– Поцелуй маму! – крикнула
