созданные мною или прочитанные идеи, проекты, но потом мне быстро надоедает этим заниматься, все становится лишенным смысла, тусклым и скучным. Я ухожу, а они все, как мыши, суетятся и копошатся позади, счастливые обретенным смыслом жизни. Или же с тупым упорством ввинчиваются в тему, которая давно потеряла актуальность, и пытаются меня вдохновить ею».
В диалоге с Е., да и в ее приведенных репликах, действительно заметны баги ее эмпатии: постоянный и неуловимый оттенок пренебрежения, презрения, превосходства, которые она сама не улавливает. То, что Е. сама отчасти понимает свои баги, никак не помогает ей их убрать. Ее эмпатию как будто нужно вышибать из нее тяжелейшими обстоятельствами: зависимостью, садистическими практиками, непрерывным направленным вниманием, которым она не может «наесться». При этом Е. хочет сама выбирать, когда начинать и прерывать контакт и что предъявлять другому. Люди для Е. – объекты мастурбации, и именно на этом замешано ее страдание.
Как ни странно, в случае с Е. именно расшатывание, «расколбас» ее психики, эти «сильные воздействия» помогают ей увидеть другого. Эмпатия возможна для нее, как и для Игоря, ненадолго, и потом Е. приходится снова и снова разочаровываться. Можно выразиться так: эмпатия для Е. – это только надежда на эмпатию, возможность эмпатии, почти-эмпатия – а потом случается падение обратно в стыд и одиночество. Качели влюбленности-разочарования, во время которых она «придумывает» человека, но отчасти и видит какие-то реальные его черты, – это аналог тех точечных озарений Игоря, когда он «ухватывает жертву». И так же, как и Игорь, потом Е. жестоко мстит тому, кого смогла хотя бы ненадолго увидеть. Это не вина Е., а ее беда. И то, что Е., в отличие от Игоря, способна не отрицать свою беду, никак ей не помогает, потому что она и в этом не может не обманывать себя большую часть времени.
Подвинуть Е. в сторону более счастливого и естественного бытия и взаимодействия с другими могло бы увеличение ее толерантности к стыду. Попытка хотя бы пять секунд «постоять в стыде», побыть с собой уродливой, собой отверженной и понять, что в эти секунды она не проваливается сквозь землю и другой человек может в этом оставаться с ней, – благотворна. Тут речь идет, скорее всего, о психотерапевтических практиках, но что бы это ни было, суть – в «десенсибилизации», снижении аллергии на собственное несовершенство. С моими клиентами, страдающими так, как Е., я, в числе прочей работы, чередую уколы (переносимость боли) и поглаживания. Напротив, «вышибание эмпатии» с помощью экстрима не кажется мне перспективным методом, так как он только закрепляет крайние переживания и приучает человека к тому, что с другим человеком можно быть только в ситуации предельных эмоций, в трансе, «в безумии». А ведь в жизни гораздо важнее умение возвращаться из своих иллюзий, из придумывания человека – к нему самому. Скромная, но и спасительная цель для «самого уникального» – увеличить время концентрации на реальности, повысить долю правды и чуть снизить накал иллюзии.
Блистательная
