милых знакомых лиц куда-то исчезли. А те, кто не исчез, – всё равно, что исчезли: настолько чужими, настолько далёкими они стали. И вокруг пустота. Вакуум. Вдруг становится страшно – до дурноты, до истерики. И тогда понимаешь, что раньше ты что-то не знал о себе. Что-то очень важное.
Однажды, когда я только закончила первый класс, перед нашими домами для чего-то сложили большие трубы. Кто-то из наших придумал пролезать сквозь них. Я залезла довольно бодро, но когда проползла несколько метров, и темень обступила меня, стало настолько страшно, что я вдруг поняла, что самой мне отсюда не выбраться. Выход – яркая точка впереди – показался мне недосягаемым. Умом я понимала, что труба, в которую я только что влезла, и та, в которой нахожусь сейчас, – одна и та же. А раз так, то нет никаких причин, что помешали бы мне добраться до выхода. Но я не могла сдвинуться с места, потому что всё моё существо сковал страх. Мальчишки стали кричать мне, их голоса в трубе были оглушительно громкими. А у меня не было сил откликнуться, даже шёпотом. Спас меня Юрка Григорьев. Он залез в трубу и начал своей головой весело толкать меня в задницу, приговаривая: «У-шу-шу, у-шу-шу! Щас полж… откушу!» Тогда чувство стыда пересилило страх, и я всё-таки выбралась. А выбравшись, навешала этому Юрке по шеям. В младших классах я была крупнее многих мальчишек, и некоторые меня очень даже побаивались. Но что меня больше всего поразило в тот день – так это то, что я и не подозревала, что способна впасть в такую панику, пока не влезла в эту проклятую трубу.
В этой истории как в капле отражается моя жизнь в первое время после диплома. И Борюсик – ни дать ни взять Юрка Григорьев того периода. Как только он оказался рядом, моя паника мгновенно исчезла. Но радость, связанная с этим, продлилась лишь несколько секунд! В качестве первого свидания он пригласил меня в театр. Поднимаясь ко входу, я неловко шагнула и растянулась на обледенелых ступенях. А он, глядя, как я барахтаюсь среди обтекающей нас публики, пробормотал: «Ну, вот и познакомились». На ноги я встала уже мегерой. Ему доставалось за всё: за немытую обувь, оставленную в прихожей, за привычку съедать после обеда ложку сахарного песка, запивая её водой, за прочитанные газеты, торчащие колом в углу, и просто за то, что он есть, вот такой, и всегда болтается рядом. Да что там газеты! Когда я узнала, что во мне зарождается новая жизнь, я всерьёз задумалась об аборте. Но – слава богу, до этого не дошло. В какой-то момент я поняла, что у меня будет хороший ребёнок. Может быть, я втайне надеялась, что его присутствие поправит наши отношения? Не знаю, не помню. Только с его рождением стало ещё хуже. Всё, что мне было противно, стало ещё противнее. А кроме того, появилось очень много всякого нового, по-новому противного, и это становилось уже невыносимым. И ещё: нас стало двое против одного. Осознав это, я совсем распоясалась. И в очередной раз, когда я не находя себе места металась по комнате, а он лежал на диване, заложив руки за голову, и приговаривал с улыбочкой: «Ну, я зна-аю, Любовь Серге-евна, что в гневе ты прекрасна!» – я уложила Мишку в коляску, побросала
