В конце концов, я старый человек, мне бояться нечего. А вот вам есть чего бояться. Вы, прежде чем идти, подумайте хорошо…
– Я уже подумал.
– Надеюсь, у вас это в привычке. Вы тайну хранить умеете? Впрочем, какая разница? Можете не отвечать, – он махнул рукой. – Старый я дурак…
Они встречались почти каждый вечер. Старик жил один, в однокомнатной гулкой сталинке, холодной и сырой с января по январь, с высокими потолками и рычащей газовой колонкой в кухне над умывальником. Три стены из четырех были заняты книгами до самого потолка, полки громоздились в коридоре и на кухне, над столом тоже был застекленный книжный шкафчик. У четвертой стены, рядом с балконной дверью, помещалась раскладная тахта, пол закрывался старым, но не потерявшим окраску, огромным ковром, на котором разместились два потертых глубоких кресла и столик с растрескавшейся политурой. Стоял в углу допотопный приемник «Балтика», на нем примостился телевизор «Электрон», подаренный Розенбергу к семидесятилетию сослуживцами. Но старик включал его редко.
– Ну что нового они мне могут сказать? – говорил он, всплескивая сухими, морщинистыми руками, покрытыми легкими коричневыми пигментными пятнами. – Еще мой папа, светлая ему память, кстати, он был сыном раввина, говорил, что история человечества – это бочка, которую ставят с головы на ноги, а потом – с ног на голову.
Сам он, в коричневом махровом халате и теплых шлепанцах, тоже походил на раввина – старого, мудрого рабби из романов Шолом-Алейхема. Желание Кости действительно чуть не стало для него трагедией. Он хотел знать, но, пожалуй, он не знал, чего хотел. Судьба столкнула его с реликтом, с человеком, повидавшим на своем веку столько, сколько человеку видеть не положено.
Пятнадцатилетний мальчишка Арнольд Розенберг, чудом уцелевший в еврейских погромах, чинимых петлюровцами, потому что хорошо выговаривал «На горе Арарат растет крупный виноград», боец Первой Конной, тяжело раненный под Николаевым, студент Петроградского университета, самый молодой профессор истории, узник ГУЛ АГа – ЗК с номером вместо имени. Рядовой штрафбата, смывший кровью «вину» перед Родиной, гвардии лейтенант, закончивший войну в Берлине. Опять ЗК, реабилитированный в пятьдесят девятом «за отсутствием состава преступления», учитель в средней школе, преподаватель истории в техникуме, сидел перед ним, Костей Красновым, – живое историческое свидетельство, лабораторный экспонат по жизнедеятельности системы, и Костины представления рушились, как карточный домик от дуновения ветра.
Костя прочел «Архипелаг ГУЛАГ», многие из персонажей которого были Розенбергу хорошо знакомы в жизни, Замятина, Оруэлла и многое другое, что Арнольд Павлович хранил в картонном ящике, в кладовой, служившей ему платяным шкафом и тайником одновременно.
– Тут у меня лет на триста без права переписки, по совокупности, – говорил он, покряхтывая и доставая из кладовки очередную запрещенную книгу. – Если бы не мои старые питерские связи, Костик, имел бы я
