но его провоцирование не являлось целью наших действий: задачи-то другие, великие. Нота была взята высокая, планка поднята до предела. Я понимал, что удержать на этой планке авторов «Гулливера» и «Гвидеона» не удастся, и ориентировался лишь на наиболее преданных членов арт-группы, представлявших в те времена так называемый «Орден Гутуатеров». Отсутствие дисциплины, веры в неминуемое исполнение задуманного, попытки бытования как в составе «Русского Гулливера», так и в мелкобуржуазной литературной среде – быстро показали неосуществимость «рыцарского градуса» проекта. Я приводил примеры «Четвертого пути» Гурджиева и King Krimson Роберта Фриппа в качестве образцов поведения, но литераторами, уверенными, что главная их задача – литературная известность, понят не был. Сиюминутных выгод моя позиция не давала. Я говорил об изменениях в невидимых мирах и получал в ответ лукавые улыбки. Мои соратники уверенно существовали в мирах предметных, умело работали с книгами и напитками, а разговоры о «жизни духа» воспринимали лишь как необходимую абстракцию, надстройку поэтического труда.
Именно поэтому 30 октября 2008 года специально для «сомневающихся» в городе Санкт-Петербурге при большом стечении народа нами был остановлен дождь. Литературно-музыкальная композиция «Гидромахия», составленная в соавторстве с Игорем Вишневецким, Андреем Тавровым и музыкантами Федором Сафроновым и Софией Левковской, оказалась тем самым «чудом», столь необходимым на начальном этапе «неверия». Я понимаю сомнительный характер чудес, догадываюсь о причинах их неприятия серьезными мировыми религиями. Чудеса не могут быть целью поэзии и жизни, но иногда именно они нужны для того, чтобы заставить человека задуматься, пересмотреть закоснелую картину мироздания. В конце концов, если целью литературы станет возвращение смысла жизни и смысла самой литературы, мы вернемся к правильному порядку вещей. Вас никогда не смущало, что поэзия стала бессодержательной забавой белоручек, пустой красотой, не способной к реальным свершениям и рискованным действиям, графическим узором, напрочь лишенным подобного внутреннего заряда и качества?
Нас обвиняли в религиозности (этот пункт обвинения становится популярным, а в силу безнаказанности – логически может дойти и до агрессии в стиле 20-х годов прошлого столетия). Обвиняли, впрочем, безосновательно: чувствовали, что что-то не то, и обвиняли во всех «тяжких» современности – от интегрального традиционализма до гомофобии. Оппоненты не могли допустить существования иных форм жизни и творчества, кроме хрестоматийных (западнических и почвеннических, например). С другой стороны, ни с одной из традиционных религиозных конфессий «Русский Гулливер» себя не идентифицирует. И единственная метафизическая подоплека проекта – отношение к поэзии как к духовной практике. Именно к поэзии. Она и становится нашей немассовой религией, достигает мистической страсти, переводит в другой модус бытия. Ситуация не нова, но и не лишена специфических особенностей, «лица
