решительно потребовал Толстой, и они с Василием Семёновичем откланялись.
Глава IV
Гладь Фонтанки сияла золотом.
За ночь ветер прогнал тучи, и погода выдалась на загляденье. О вчерашнем дожде с утра ещё напоминали лужи, стоявшие на мостовых, но к полудню они высохли. Умытый и залитый ярким солнцем Петербург превратился в редкую картинку и стал походить на Северную Венецию: именно таким сто лет назад задумывал его основатель, государь Пётр Алексеевич.
Проезжая в экипаже по набережной, Фёдор Петрович Толстой довольно жмурился: парад столичных фасадов радовал глаз художника. Время перевалило далеко за полдень, когда граф отправился навестить кузена – ему не терпелось узнать о ночной схватке за карточным столом.
– Chi sa il gioco non l’insegni, – задумчиво сказал Фёдор Иванович вместо приветствия, – правы итальянцы: кто знает игру, тот пусть не берётся ей учить.
Он полулежал на диване, спустив одну босую ногу на пол, и курил длинную трубку. Дым вытягивало в распахнутую балконную дверь, но, судя по спёртому воздуху, трубка эта была далеко не первой.
Вид Фёдор Иванович имел неважный: красные глаза, всклокоченные кудри, поникшие бакенбарды… После бессонной ночи он явно не отоспался. Меж распахнутыми лацканами халата поблёскивал съехавший набок образ святого, из-под которого виднелась татуированная на груди птица. Граф глядел в потолок и, не ответив на приветствие кузена, спросил:
– Ты помнишь, что такое Коцит?
– Э-э… ледяное озеро в загробном мире.
– Озеро или река?
«Божественную комедию» они читали ещё в пору учёбы в кадетском корпусе, но впечатлительный Фёдор Петрович к литературе такого рода относился с бо́льшим вниманием.
– Коцит был рекой слёз у Вергилия, а у Данте всё-таки озеро, – сказал он и на миг задумался, припоминая. – Per ch’io mi volsi, e vidimi davante e sotto i piedi un lago che per gelo avea di vetro e non d’acqua sembiante – я огляделся и увидел под собой озеро, застывшее от холода подобно стеклу… Говори же, что случилось!
– Видишь, подзабыл… – Фёдор Иванович произносил слова непривычно медленно и раздумчиво, иногда глубоко затягиваясь и выпуская облако ароматного дыма; он по-прежнему глядел в потолок. – Точно, Данте. Обманувший доверие окажется в аду и будет вечно стоять, вмёрзший по пояс, в ледяном озере Коцит.
Фёдор Петрович занервничал.
– Ради всего святого, что случилось?
– Известно, что, – с деланным смешком, но без тени улыбки ответил, наконец, Фёдор Иванович и впервые взглянул на кузена. – Обчистили меня. Да как! Василий-то Семёнович шулером оказался первостатейным. Я тоже передёрнуть могу, но таких мастеров не видал. Настоящий бульдог!
Фёдор Иванович, верно, знал толк в карточных фокусах и трюках. Побеждал противников за игрой не только характером или знанием физиогномики, но и умением – как сам он говорил – собственною рукой исправить ошибку фортуны. Такие
