мой. – Л.К.), способные – разлучить?»
«Катастрофой сознанья» назвала сестра Марины кардинальную перемену взглядов Сергея Эфрона в 1930-е годы, когда он до фанатизма поверил в Советскую Россию.
Холодное дуновение из будущего времени… Но пока Сергей Эфрон – поистине романтический герой лирики Марины Цветаевой. В одном из стихов, правда, прозвучали уже тогда странные и, если вдуматься, тоже тревожащие ноты.
Есть такие голоса,
Что смолкаешь, им не вторя,
Что предвидишь чудеса.
Есть огромные глаза
Цвета моря.
Вот он встал перед тобой:
Посмотри на лоб и брови
И сравни его с собой!
То усталость голубой,
Ветхой крови.
Торжествует синева
Каждой благородной веной.
Жест царевича и льва
Повторяют кружева
Белой пеной.
Вашего полка – драгун,
Декабристы и версальцы!
И не знаешь – так он юн —
Кисти, шпаги или струн
Просят пальцы.
Коктебель, 19 июля 1913
Ноты трагического предвестия, тогда, скорее всего, не осознанного ею (да и сейчас, если не знать будущего, читатель вполне может не обратить на них внимания), – поражают в этом романтическом портрете, если читать, уже зная, что было дальше.
«Декабристы и версальцы»… Декабристы, выступившие против царя, и версальцы, защищавшие своего короля от мятежников, – люди противостоящих полюсов: на Сенатской площади Петербурга версальцы выстроились бы напротив – против! – декабристов. Как один и тот же человек может быть верным «драгуном полка» и тех, и других? Знала ли Марина Цветаева тогда то, что позднее утверждала как непреложную истину, – что «в стихах все сбывается»?
По мысли (русские классики называли такое «чувствуемыми мыслями»), по страстно чувствуемой мысли Марины Цветаевой «декабристов и версальцев» объединяет то, что для нее всегда было важнее политических убеждений – благородство, верность слову, честь, душевная чистота, самоотверженность. Все это она продолжала видеть и воспевать в своем молодом муже и в начале Первой мировой войны, когда он был медбратом в санитарном поезде, и во время войны Гражданской, когда он сражался в рядах Добровольческой армии на Дону.
«Лицо единственное и незабвенное…», – писала в дневнике Марина Цветаева, пытаясь вообразить будущие воспоминания их маленькой дочки о молодых родителях:
«Отцу 21 год (говорю о будущей зиме, когда уже Аля сможет кое-что помнить, – ей пойдет третий год).
Красавец. Громадный рост; стройная, хрупкая фигура; руки со старинной гравюры; длинное, узкое, ярко-бледное лицо, на котором горят и сияют огромные глаза – не то зеленые, не то серые, не то синие, – и зеленые, и серые, и синие. Крупный изогнутый рот.
Лицо единственное и незабвенное под волной темных, с темно-золотым отливом, пышных, густых волос. Я не
