стипендии и жилье.
Сколь бы скромными и даже бедными ни были комнатки того общежития («Свободарна»), после Ледового и затем всего Добровольческого похода и страшного года в Галлиполи Сергей Эфрон жил «с оттаявшей душой», не замечая сравнительно мелких (после всего пережитого) бытовых неудобств. Он прожил там год до приезда Марины с десятилетней Алей, но оставаться в студенческом общежитии с семьей было невозможно и, так как жилье в Праге было очень дорогим, они поселились за городом. В те годы в пражских пригородах жили многие российские семьи, в том числе и студенческие.
Эта жизнь в чешском пригороде началась летом 1922 года – та жизнь, о которой годы спустя Марина Цветаева вспоминала с пронзительной ностальгией.
«…вспоминаю Вшеноры, нашу чудную печку, которую топила своим, добытым хворостом. И ранние ночи с лампой, и поздние приходы занесенного снегом, голодного С.Я., и Алю с косами, такую преданную и веселую и добрую – где все это? Куда – ушло?» (А. Тесковой. 1938, 26 декабря).
Но и тогда, когда эта жизнь еще не ушла, еще шла день за днем, о ней писалось лирически и заклинающе: «Вы спрашиваете о моей жизни здесь – могу ответить только одно: молю Бога, чтоб вечно так шло, как сейчас…» (М. Цетлиной. 1923, 9 января).
Тогда же: «Молю Бога всегда так жить, как живу: колодец часовенкой, грохот ручьев, моя собственная скала, козы, все породы деревьев, тетради, не говоря уж о С. и Але, единственных, кроме Вас и князя С. Волконского, мне дорогих» (Б. Пастернаку. 1923, 10 февраля).
Иногда, правда, это заклинание окрашивается иронией: «Я стала похожей на Руссо: только деревья. Мокропсы – прекрасное место для спасения души: никаких соблазнов ‹…›. Таскаем с Алей из лесу хворост, ходим на колодец „по воду“. Сережа весь день в Праге (университет и библиотека), видимся только вечером. – Вот и вся моя жизнь. – Другой не хочу» (М. Цетлиной. 1923, 31 января).
Об этом же писал тогда Сергей Эфрон далекому Максу Волошину:
«Марина проводит дни как отшельник. Очень много работает, часами бродит одна в лесу, бормоча под нос отрывки стихотворных строк. В Берлине вышли ее четыре книги, скоро выйдет пятая».
Золото моих волос
Тихо переходит в седость.
– Не жалейте! Все сбылось,
Все в груди слилось и спелось.
Спелось – как вся даль слилась
В стонущей трубе окрайны.
Господи! Душа сбылась:
Умысел твой самый тайный.
Несгорающую соль
Дум моих – ужели пепел
Фениксов отдам за смоль
Временных великолепий?
Да и ты посеребрел,
Спутник мой! К громам и дымам,
К молодым сединам дел —
Дум моих причти седины.
Горделивый златоцвет,
Роскошью своей не чванствуй:
Молодым сединам бед
Лавр пристал – и дуб гражданский.
Между
