тройками.А был единственный –
не забыли –
изысканно странный рисунок из лилий.
Мельник уходит
К вечеру мельник белый весь
в муке с головы до
ног.
И облаком улетело все
то,
что смолото в срок.
И стол еще теплый
от хлеба и неба погасших
войн.
И мельник растапливает печь
и молча смотрит
в огонь.
Эй, а ну-ка, тише пусти коня
мимо мельника,
который смотрит в огонь.
Но не останавливайся, ни всадник, ни пешеход, –
как бы ты сам не начал смотреть
в огонь.
Там, понимаешь ли, знают без тебя
время призвать своих
заглянуть
в огонь…
Покой
Я искал покоя
по всей комнате,
залезал под диван,
ворошил старые книги
и разобрал телевизор.
Но я же пристраивал его,
стараясь
оставить под рукой
на всякий
пожарный!
Чтобы не сгнил,
не достался мышам
и юным натуралистам,
эти препарируют сразу,
ну а кому тут нужен покой
с худым животом?
В данный момент
я отклеиваю марки
от старых конвертов.
Иногда под ними что-нибудь есть.
Время сирени
Давай я проведу тебя
сквозь
триумфальную арку сиреней,
процедим сквозь нее
нежную розу майских
рассветов.
Я не любитель букетов –
нет вазы проще и откровенней,
нет более пьянящего
напитка, чем этот.
Давай напьемся им до
обнаженности душ
и дыханий,
а после умоемся грозой,
цветущей
с утра.
И мы определенно
станем такими нами,
которым уже больше незачем
умирать.
«Меня отыщешь синей лунной ночью…»
Меня отыщешь синей лунной ночью
и вымолишь мне у сосны прощенье,
и, как туман, опасность рассосется
что в бритвах льда звенела под ногами,
как выводок холодных диких пчел.
Меня под ветром из кусочков сложишь
на бесконечно сером поле снежном.
Мы в этой жизни и по смерти вместе,
тот, кто спешит, в отставшем остается,
чтобы по нам сквозь васильковый пепел
взошла тоски горячей синева,
в которой любят кувыркаться черти,
когда едва родившийся слепой комочек вдруг
пару васильков ко лбу приложит
и видит, что в высоком небе сотни
пылающих хвостов обращены к земле.
«Береженого бог бережет…»
Береженого бог бережет –
перед мертвой птицей
я обнажаю голову.
Быть
