привыкла, с которыми можно было перекинуться словечком-другим. Она будто потеряла что-то. «Да и Степан тоже. И надо же было ему всё испортить! Ну, как можно? Вся жизнь почти прожита ими в отдельности, у каждого своё – и, вдруг, сойтись этими своими биографиями, как сживаться-то? Вон у неё племянник тоже, после армии недавно женился, у него детишки пойдут, и будет Венера Сергеевна на пенсии скорой, нянчиться с ними. Верно, котейка?» – думала вечером Венера Сергеевна, поглаживая своего старенького кота.
И тут событие. Неожиданно для себя она пустила на квартиру жиличку. Да лучше бы и не пускала.
В тот вечер Венера Сергеевна занята была, как обычно самоукорением, анализируя случившуюся ситуацию.
Конфуз случился, когда в тот вечер приходила снова Рита, выполняя поручение своё, посещение больного. Разговор был банальный и вроде бы ни о чём. Рита принесла яблоки, а Венера Сергеевна решила по привычке положить их на подоконник. А там, за цветастой шториной, лежали уже на газетке яблоки с прошлого раза. Они и посыпались, дробью отдавая звук по полу и раскатились. Ничего особенного, конечно. Ну, собрали наскоро.
Рите хотелось скрасить конфуз и сказать «Богине Сергевне» что-нибудь хорошее. Но когда хочешь специально – нужные слова непременно прячутся в сознании, всегда не находятся, не можешь их отыскать.
– Шеф без вас похудел, – сказала она. – Никто не может угодить ему с кофе (секретарши нужны только кофе шефам носить, так думала новенькая в этом офисе молодая Рита). Не откроете ли секрет, как вы готовите? —
– Никакого секрета нет, самое обычное приготовление. – ответила Венера Сергеевна. А когда Рита ушла, начался внутренний монолог, она безнадежно сгорала: « «Экономистка», – подумает Рита. Я же ей сказала, что съела! А если это другие, мною купленные, тогда почему не угощает, прячет?» Вообще, Венеру Сергеевну преследовало нечто ей непонятное, но всегда происходившее неудачное: ей ничего нельзя было спрятать без того, чтобы это тотчас же, в самый невозможный момент, не обнаруживалось. А она прятала почему-то. Вещички какие-нибудь, не на положенном месте вдруг обнаруживались на обозрение всем, конфеты ли, фрукты – ну, не то что из жадности, просто любила угощать только детей и тех, кто ей нравился. Сама, однако считала себя за это жадной, отчего сама себя не уважала. И от всего этого она принимала случайности к себе как должное, – случайное происходило непременно: газеты сползали со стола из пачки сложенной, на пол, ею же самой задетые; вещички, второпях запихнутые куда-то, – уж такая она неудоба! – выпадали, высовывались, выкатывались. Словно рок какой-то довлел над этой её привычкой – что-то убирать специально. И она посмеивалась над собой: так и надо! Но потом, а вот в такие минуты, как сейчас, разве было ей до смеха?».
И когда, после ухода Риты, снова позвонили в дверь, прервав размышления, она даже обрадовалась. Хоть кто пусть – не одной лишь бы, чтобы не известись от переживаний.
А там у порога стояла девчушка в синеньком
