невиданный, какой волшебный свет!Подобной сладости непостижима сила.
«Искрились ясных глаз живые свечи…»
Искрились ясных глаз живые свечи,
Меня касаясь нежностью лучей,
Из недр глубоких сердца, как ручей,
Ко мне струились ласковые речи.
Теперь всё это далеко-далече,
Но жгут воспоминанья горячей:
Был переменчив свет ее очей
И всякий раз иным бывал при встрече.
С привычным не разделаться никак:
Двойных услад душа не знала прежде
И не могла соблазна побороть.
Она, отведав незнакомых благ,
То в страхе пребывала, то в надежде.
Готовая мою покинуть плоть.
«Она жила во мне, она была жива…»
Она жила во мне, она была жива,
Я в сердце жалкое впустил её – синьору.
Увы, всё кончено. Где мне найти опору?
Я мёртв, а ей дано бессмертье божества.
Душе ограбленной утратить все права,
Любви потерянной скитаться без призору,
Дрожать от жалости плите надгробной впору,
И некому их боль переложить в слова.
Их безутешный плач извне услышать трудно,
Он глубоко во мне, а я от горя глух,
И впредь мне горевать, и впредь страдать от ран,
Воистину мы – прах и сиротливый дух,
Воистину – слепцы, а жажда безрассудна,
Воистину мечты в себе таят обман.
«Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз…»
Что делать с мыслями? Бывало, всякий раз
Они лишь об одном предмете толковали:
«Она корит себя за наши все печали,
Она тревожится и думает о нас».
Надежды этой луч и ныне не погас:
Она внимает мне из поднебесной дали,
С тех пор как дни её земные миновали,
С тех пор как наступил её последний час.
Счастливая душа! Небесное созданье!
Чудесная краса, которой равных нет! —
Она в свой прежний рай вернулась, где по праву
Блаженство ей дано за все благодеянья!
А здесь, в кругу живых, её безгрешный свет
И жар моей любви ей даровали славу.
«Я прежде склонен был во всем себя винить…»
Я прежде склонен был во всем себя винить.
А ныне был бы рад своей былой неволе
И этой сладостной, и этой горькой боли,
Которую сумел потайно сохранить,
О Парки злобные! Вы оборвали нить
Единственной судьбы, столь милой мне в юдоли
У золотой стрелы вы древко раскололи,
А я для острия был счастлив грудь открыть.
Когда она жила, мой дух отверг свободу,
И радости, и жизнь, и сладостный покой —
Всё это обрело и смысл и образ новый.
Напевам, сложенным кому-нибудь в угоду,
Я стоны предпочёл во имя той, одной,
И гибельный удар, и вечные оковы.
«Где ясное лицо, чей взгляд мне был приказом…»
Где
