Тот, уверенный, что этот томик – не что иное как давешний «Майн Кампф», гадливо отшатывается.
Тарталья (в сторону): Маньяк! Каррикатурра! Бур-
ратино!
Пульчинелла: Я осмотреть хотель би коллонаду —
О ней так много аутор написаль… (листает книжку)
Вот тутт, вот тутт! Вот тутт в музеумфюрер…
Тарталья (в сторону): Лунатик! Дзанни! Графоман
пустой!
Сейчас опять затянет он волынку
О превосходстве тупорылой расы…
(резко поворачиваясь к Пульчинелле, с вызовом)
Я львицу вырастил! Италией назвал!
Пульчинелла, коверкая слова, рассуждает о том, что подлинно арийскому духу пристало черпать вдохновение не в носатых и бородатых старцах и не в дегенеративных еврейках с вырожденными младенцами, но в мужественных образчиках героической античности.
Што это здесь? Так много винограда!
Как путто разливается райнвайн!
Заглядывает в книжку. Тарталья исполняет лацци без слов, будто ему в правое ухо влетел комар, и теперь он с правой стороны ничего не слышит.
Пульчинелла (читает): Как это всегда характерно для ранней скульптур, фигури знашительно уступают растительним мотивам… так, так… первой половине шестнадцатого века… так, так… не возникает вопроза о том, што голова швятоффо Зимеона… так, так… то ше изобилие штруящихся волоз и бороди, но виполненнихь в мелькихь и крутихь завиткахь, и вени на рукахь и на груди ошершени резше, скульптор бил явно изошренней в изяшнихь линияхь листви и веток, шем в фигуре, ввиду шего, што везьма примешательно для раннего майстера, он потерпел фиазко в попитке своего рассказа, ибо зожалением и изумленьем штоль равно отмечени черти всехь триохь праттьев, што невозможно определить, ко-тори из нихь Хам!!!
Читая, Пульчинелла все более и более навинчивается таким образом, что к концу заключительной фразы он совершенно выходит из себя и последнее слово выкрикивает со страшным надрывом, на пределе громкости. Тарталья, в этот момент повернувшийся к нему левым боком, подпрыгивает на месте и зажимает левое ухо.
Тарталья: Ах, я оглох! Зачем так волноваться?
Мой бедный друг, на вас же нет лица!
(в сторону): Свихнулся… «Хам!» От хама это слышу!
(Пульчинелле): Теперь, увы, я глух на оба уха
И вам ничем помочь уже не в силах.
Теперь напрасны все ваши старанья —
Я ничего расслышать не смогу.
(в сторону): Быть может, наконец-то он уймется.
Лацци без слов: Пульчинелла и Тарталья двигаются вдоль колоннады. Пульчинелла беззвучно шевелит губами и яростно жестикулирует, словно продолжает вслух читать по книге, таким образом, как если бы ему отключили звук. Заметно, что он всё более и более теряет самообладание.
Тарталья: Вот так-то лучше. Без еврейского вопроса,
Без расовых теорий, без
