ни разу. А тут сразу двое.
– Родственница? – зевнул Иван Григорьевич.
– Племянница двоюродная. Пострелюшка. В Москве каженное лето у меня жила. Здесь ее и сосватал. За друга свого, князя Петра. Мы с Петром Шаховским лет тридцать знакомы. Он чуть старше будет. Под его рукой в первую свою сечу я рубился. Славная была битва. В деревне прямо в курятнике ляха зарубил. Перья летают, куры, кудахтанье, петух в сапог мне шпору загнал…
– А чем особо сильны османы – так это пехотой, – вдруг вспомнил боярин Выродков. – Они воинов не нанимают, не призывают. Они их растят из детей малых, а потому янычары умелы чрезвычайно, храбры, преданны, не боятся ни боли, ни смерти…
О войне и оружии мужчины могут говорить бесконечно. Михайло Воротынский про боярские вольности больше не вспоминал, Андрей тоже предпочел забыть про Казань, проклятия и заговоры, а потому остаток дня прошел в чудесной дружеской беседе. И лишь когда распахивалась дверь и холопы вносили то вино, то новые блюда, Зверев вздрагивал, и перед глазами его снова и снова возникало веснушчатое лицо.
Поднявшись до рассвета, Андрей помчался в храм Успения, отстоял там заутреню, после чего еще долго ждал, глядя то на высокое распятие, вырезанное из красного, с белыми прожилками, гранита, то на иконы. Однако княгиня так и не появилась. Может, настроения у нее не было службу посещать, а может, она церковь свою любимую сменила. Поди угадай?
Смирившись с неудачей, князь Сакульский вышел из собора и двинулся вдоль череды нищих, выгребя из кошеля полтора десятка серебряных новгородских чешуек. Возле каждой сгорбленной старухи он останавливался, внимательно вглядывался в лицо и руки торопливо крестящейся женщины. Дойдя до попрошайки с зажатой между коленями узловатой клюкой из соснового корня, он наконец-то улыбнулся, спрятал мелочь и достал тяжелый золотой талер. Бабулька насторожилась, глаза ее жадно сверкнули.
– Узнаешь меня, милая? – поинтересовался Зверев.
Нищенка прищурилась, закивала:
– А как же, касатик! Давненько тебя не было, ох, давненько.
– Ну коли узнала, то знаешь, чего мне хочется, – поиграв золотым, спрятал денежку князь. – Завтра приду. До завтра успеешь чего-нибудь придумать?
– Попытаюсь, касатик, – облизнулась попрошайка, – попытаюсь.
Андрей кивнул, отошел к коновязи, поднялся в седло и помчался домой. Здесь, во дворе, его нетерпеливо поджидал дьяк Иван Юрьевич.
– Где ты ходишь, княже? Я уж тут извелся весь! – Боярин воровато оглянулся, протянул ему туго смотанную ленту из золотой парчи: – До полудня управишься?
– А что это?
– Да пояс же, пояс, – прошипел дьяк. – Сделаешь?
– Легко. За деторождением к Хорсу, Триглаве и Дидилии обращаться нужно, а они дневные боги…
– И слышать не хочу! – замахал на него руками Кошкин и перекрестился. – Чтобы и поминания демонов языческих в моем доме не было.
– Хорошо,
