Мне чрезвычайно интересен этот последний – затруднившийся. И не менее интересны воздерживающиеся при голосовании в Думе. Разве их туда для того выбирали, чтобы они воздерживались? Воздержание похвально в других местах и при других обстоятельствах. Сегодня у нас слишком тяжелая ситуация, чтобы позволить себе отмалчиваться. Я считаю, что в России сегодня нет творческой элиты. Есть элиточка, элитеночка, жалкая и беспринципная. Принадлежащая к партии КВД – Куда Ветер Дует. Я вряд ли увижу светлое будущее, но мне не безразлично, состоится оно или нет.
– Вы стали своим человеком во властных кабинетах. Это новая для Вас ситуация?
– Абсолютно. Я думаю, мне оказывают почтение просто в силу моего возраста. И помогают, если я обращаюсь с какой-нибудь общественной нуждой. Я сочувствую людям, которые сейчас у власти. Очень трудно управлять страной, где никто не хочет подчиняться. До революции у нас в доме был дворник по имени Наполеон Иваныч. Жена звала его «Наплевон». После октябрьского переворота «Наплевон» стал рядовым жильцом. Однажды я у него спросила, как дела. Он, глядя на выбитые стекла и оборванные половики, ответил: «Ну что скажу… Обстоит». У нас в стране уже какое десятилетие все «обстоит». Нельзя же вину за это целиком и полностью возлагать на нынешних правителей.
– Сегодня возможности заработка у популярных актеров гораздо богаче, чем во времена вашего расцвета. Нет сожалений, что Вы в свое время чего-то недополучили?
– По отношению к себе – нет. Больно за мужа и сына, которые тратили последние силы и получали гроши. А мне выпало такое редкое, небывалое счастье в семье, что сожалеть о деньгах было бы просто грешно. Мы с Александром Семеновичем никогда особенно не гнались за рублем. Работали по полгода в году, чтобы больше быть вместе, заниматься ребенком. Сберкнижки у нас не было. Правда, была машина. Мы ее «съели», когда у мужа случился четвертый инфаркт. Сегодня я не жалуюсь – получаю хорошую пенсию. Если интересуетесь, куда я вкладываю деньги, пожалуйста, – в квартплату, газ, телефон. И в такси, чтобы ездить на два кладбища. Бывает, что-то «целенаправленно» продаю – на памятник сыну, например… Просить, собирать бумаги, требовать льгот я не умею. Да, была на фронте. На Калининском, где сплошные болота. Выступала в землянке на передовой – огоньки немецких папирос было видно. Голубое в серебряных звездах платье и скрюченная от радикулита спина. Командарм, сидевший в первом ряду, сказал соседу: «Хорошая артистка, жаль, что горбатая…» Наверное, можно было бы оформить какие-то документы, что-то получить, «поиметь» – как теперь говорят. Но я поняла, что не вынесу.
– Вы продолжаете выходить на сцену – теперь уже театральную. Настолько велико желание действовать? Не устаете?
– Конечно, устаю. Тем более что перенесла недавно тяжелую операцию. Но вряд ли кто-то ищет в моей игре тонкие нюансы, скорее, все удивляются: «Миронова? Неужели еще жива?! И на сцену выходит?!» Если я сыграю хотя бы прилично, ко мне отнесутся со
