я ещё промок! – почти кричит Фикса, приблизив своё лицо к лицу Вовы.
Последний, растерявшись, переминается с ноги на ногу. Старый мгновение наслаждается сконфуженностью молодого и, по-доброму рассмеявшись, добавляет:
– Служи…
Сержант, распевая что-то про «губ твоих холод», вваливается в бойлерную.
– Что, Фикса, скоро задница станет квадратной?
Сергей отрывает глаза от книжки.
– Толстый, ты меня достал.
Андрей хватает книгу и отгибает титульную страницу.
– «За-писки сле-дователя», – по слогам читает он. – Интересная?
– Дерьмо! – отвечает Фикса.
– А Хемингуэя прочёл?
– Угу.
– Тоже дерьмо?
– Конечно, только более высокохудожественное, – дембель опять опускает глаза в книгу.
– Я хотел поговорить с тобой. Ты замену свою совсем достал, Фикса.
– Злее будут.
– Дурак ты. Я вот сержант, а такого себе не позволяю. Ты заставлял Вовку выучить наизусть «Старика и море»?
– И что?.. Это же классика, баран. Нобелевская премия. Весь мир читает. Кому будет хуже, если замена этот текст будет наизусть знать?
– Уставы пусть лучше учит. Не забивай ему голову ерундой. Ты только лишнюю боль человеку причиняешь.
Фикса вскочил на ноги и заорал сержанту в лицо:
– Да что ты знаешь о боли? Ты же дальше своего носа не видишь. Тебя только тряпки интересуют, во что бы упрятать свой жирный мамон, когда на ДМБ пойдёшь. О чём ты вообще можешь знать?
Андрею стало плохо после ужина. Его лицо, и без того вечно красное, налилось каким-то багровым соком. Он свалился в форме на свою койку и застонал. Через час с трудом перебрался на табурет перед телевизором. Казарма молча смотрела на его муки не в силах облегчить страдания.
– Надо в госпиталь, – компетентно определил Фикса, – замена, кто свободен? Бегом в автопарк за машиной! Или сам дойдёшь, Андрей?
– Я сам не дойду, – процедил сержант. – Очень живот болит. Вот… А ты, жук упрямый, говорил, мол, что я не знаю боли.
– Это не боль, это неудобная тяжесть в брюхе. Не дрейфь, сейчас подгоним машину, отвезём, кишки тебе прочистят, и будешь бегать, как новенький. Только не подыхай раньше времени. И хватит тоску нагонять, ладно?
Сержанта взяли под руки и помогли спуститься к подъезду, где уже стоял, отплёвывая едкий дым, старый уазик комдива. На казарму снизошёл сон, но Фикса не мог найти себе места. Нет, это не было переживание за Андрея. Это была тоска по неосязаемому, нематериальному. Приступ, согнувший сержанта, вдруг неожиданно поразил старого – а жизнь-то хрупкая штука.
Фикса достал из тумбочки лист бумаги и стержень. Долго смотрел на белый прямоугольник, затем начал чертить фигурки. Неожиданно на листе появилась строчка, написанная неряшливыми, острыми буковками: «Сколько
