ничего ему не ответил, и началась игра.
Мы были разгоряченные, но процесс шел тяжело. Возможно, проблема действительно была в том, что мы оказались чересчур разными. Внутри команд начиналась какая-то непонятная конкуренция. Мы словно состязались друг с другом и уже потом – с формальными соперниками. Под конец тренировки стало очевидно, что верзилы играют, скорее, между собой, даже находясь по разные стороны баррикад. Тренер, похоже, это тоже заметил.
– Так, стоп, стоп! – воскликнул он, когда один из них подрезал своего же. – Так не пойдет. Вы что, просто хотите погонять туда-сюда мяч? Тогда делайте это у себя во дворе! Здесь вы – команда, понятно?
– Понятно, – нестройно ответили ему.
На этом тренировка закончилась. Было уже десять вечера. Я быстро переоделся, закинул спортивную форму в рюкзак и внезапно почувствовал на себе чей-то взгляд. Обернувшись, я опять наткнулся на типа, сострившего про кошку.
– В чем дело? – спросил я.
– Что за хрень у тебя тут написана? – Он ткнул пальцем в принт на моей спине.
– Slipknot там написано. Группа такая.
Я старался звучать нейтрально, однако все равно выходило грубовато. Но больше не хотелось влезать в темные истории. Хотя на провокации я велся постоянно. Стоило кому-то заговорить со мной, как я инстинктивно напрягался.
– В первый раз слышу, – нахмурился тот, подавив то ли отрыжку, то ли икоту. – Я тебя раньше ни в одной секции не видел. А я тут везде ходил.
– А меня и не было ни в одной.
– Как тебя, говоришь, зовут?
– Сергей, – сказал я.
– Дэн. – И он протянул руку.
Я осторожно ее пожал.
– До пятницы? – спросил он у меня.
– До пятницы.
Выйдя на улицу, я зачем-то оглянулся, а затем закурил. Дым буквально зависал в воздухе, замерзая на ходу. Вокруг школы дрожали огоньки фонарей. Февральская морозная безысходность. Я повел плечами, выпрямился и пошел по одинокой промерзшей дорожке.
Никто тебя не атакует. Расслабься. Ложная милитаризация.
Моя мама – человек функционирующий. Это верно описывает ее отношение к жизни. Она работает в какой-то свинской конторе, где людей заставляют пахать даже в выходные. Но она всегда качественно и трудолюбиво выполняет свою работу. Найти себе что-нибудь менее напряженное она не может, ведь у нее есть я. Когда она злится, это звучит как упрек, и я иногда чувствую себя виноватым, что вообще родился. Когда она радуется за меня, – что бывает крайне редко, – я становлюсь смыслом ее жизни. И те и другие крайности мне не нравятся. Быть виноватым иногда кажется даже привлекательнее.
Большая ответственность – быть смыслом чьей-то жизни.
Сколько себя помню, всегда обещал себе быть лучше по отношению к ней, но никогда не получалось. Поэтому я только наблюдал, как она крутится и функционирует, приводя в движение маленький мир нашей трехкомнатной квартиры. Мне часто казалось, что это создание иллюзии
