она в этом не уверена. Еще неизвестно, есть ли у нее талант, да и вообще зачем ей это надо. Если честно, ей никогда не нравилось играть роли – нравилось знать, что на нее все смотрят. Что глаз от нее не в силах оторвать.
Когда Кайли приходит домой, нескладная, взмокшая от пота и перепачканная в траве, Антония даже не пользуется возможностью подпустить ей шпильку.
– Ты что-то собиралась сказать? – на всякий случай спрашивает Кайли, сталкиваясь с ней в коридоре.
Ее каштановые волосы торчат в разные стороны, щеки пылают, все в пятнах от жары. Идеальная мишень для насмешек, и сама это знает.
– Можешь первая идти в душ, – отзывается Антония таким задумчивым и грустным голосом, словно это вовсе не она.
– Интересно, как это понимать? – удивляется Кайли, но Антония уже двинулась дальше по коридору – красить ногти красным лаком и размышлять о своем будущем, чего ни разу до сих пор не делала.
К обеду недобрые предчувствия, не покидавшие Салли с утра, почти забыты. Не верь тому, чего не видишь, – таков был всегда ее девиз. «У страха глаза велики» – любимая ее поговорка, еще со времен, когда девочки в раннем детстве свято верили, что на второй полке бельевого шкафа в коридоре живут страшные чудовища. Но в тот самый миг, как Салли отпустило и у нее мелькает мысль, что недурно бы освежиться пивом, на кухне ни с того ни с сего со стуком падают вниз шторки, словно вдруг разрядилось напряжение, исподволь копившееся в стенах. У Салли к этому времени готов салат из фасоли с брынзой, морковь соломкой, маринованная брокколи и на сладкое – воздушный торт со сбитыми белками. Судьба последнего, однако, под вопросом – когда со стуком опустились шторки, торт начал опадать, сперва с одной стороны, потом с другой, пока не сделался плоским, как тарелка.
– Да все нормально, – говорит Салли дочерям о поведении штор, приведенных в действие некой посторонней силой, но голос ее, даже на собственный слух, звучит неубедительно.
Вечер спускается душный, влажный, – белье, висящее на веревке, лишь отсыреет, если его оставить на ночь. Густо-синее небо нависло знойной пеленой.
– Не все, уж это точно, – говорит Антония, потому что как раз в эти минуты поднимается странный ветер. Он врывается в дверь, забранную проволочной сеткой, в открытые окна, дребезжа тарелками и столовым серебром. Кайли вскакивает и бежит взять свитер. Ее, хотя жара лишь усиливается, от этого ветра пробирает мороз; мурашки бегут по коже.
На улице, по соседним дворам, опрокидываются детские горки, и кошки, царапаясь в заднюю дверь, отчаянно просятся в дом. Посредине квартала раскалывается надвое тополь и рушится на землю, задевая пожарный гидрант и разбивая стекло стоящей у тротуара «хонды-сивик». Тогда-то Салли с девочками и слышат стук. Девочки поднимают глаза на потолок, потом переводят на мать.
– Белки, – успокаивает их Салли. – Ишь, развелись на чердаке.
Но
