дружок. – Я сделала второй шаг.
Потом, хотите – верьте, хотите – нет, из-за угла с диким ревом выскочила машина и промчалась мимо нас, а собака опять стремглав убежала в лес.
Я топнула ногой:
– Черт!
Я уже почти забыла, что рядом был Говард, когда он пробормотал:
– Я видел эту собаку раньше.
– Она моя, – заявила я.
– Правда?
– Ну, будет моей.
– Могу поспорить, у пса куча блох. А еще он паршивый. Бродячие псы всегда паршивые.
– И что? Его зовут Косточка.
Когда я это произнесла, то почувствовала, что все правильно. Косточка. Это было идеальное имя для моей собаки.
– Я хочу его поймать, – сказала я. – А потом я вымою бедолагу, выведу всех блох, научу его делать трюки и разрешу ему спать со мной в кровати.
– Я помогу тебе, – твердо произнес Говард, поднимая велосипед из травы.
– Правда?
– Конечно.
Внезапно Говард показался мне совсем другим. Он уже не казался назойливым мальчиком вверх-вниз, изводившим меня до полусмерти разговорами о том, что он мой Друг по Рюкзаку. Теперь он стал кем-то, кто был добр ко мне. Кем-то, с кем я поделилась проблемами.
Я смотрела, как он садится на велосипед и крутит педали, направляясь к своему дому. Затем я прокричала: «Пока, Косточка» – в направлении леса, а потом поторопилась домой, чтобы исправить то, что натворила с Бертой.
Семь
Когда я дошла до дома, уже начало темнеть. Старая колымага Гаса, на которой он ездил в город, стояла на дорожке, а запах соуса для спагетти разносился из-за двери.
Ноги налились свинцом, пока я шагала через двор к дому. Больше всего на свете я хотела просто вернуться в свою комнату и притвориться, что этого дня никогда не было.
Но я этого не сделала.
Я переставляла свинцовые ноги до тех пор, пока не добралась до заднего крыльца, где сидели Гас и Берта, созерцая вид на горы.
– Привет, – сказала я, и мой голос звучал как у расплакавшегося ребенка. Я не отрывала глаз от покрытого листьями пола на крыльце.
– О, привет, – отозвался Гас.
Я не могла посмотреть на Берту, но ее молчание невыносимо на меня давило. Я уселась и начала изучать побледневшие звездочки и сердечки у себя на руке. Откуда-то далеко снизу, из леса, послышалось кваканье жабы, посылающей свой гортанный зов отражаться эхом в холодном вечернем воздухе.
Я сосчитала в голове до трех и… сказала это:
– Мне жаль, Берта.
А потом я сделала кое-что, что, как я всегда считала, ни в коем случае не сделаю.
Я заплакала.
И клянусь, я не могла остановиться, как сильно мне этого ни хотелось.
А самое худшее было то, что я не сумела заставить себя сказать Берте все те вещи, которые отрепетировала у себя в голове. О том,
