давай.
– Я забыл, сколько с меня? – нахмурился он.
– Полштуки грина, – кротко объявил Клан.
– Какого «грина»?
– Блин… долларов, долларов, Петя, – он отчего-то начал нервничать.
– А в рублях можно?
– Давай в рублях, мне по барабану.
– Сейчас.
Пётр перебрал в кармане три червонца и задумался. Совсем без денег в город выходить было глупо. Но и тридцатка – тоже не деньги.
– А сдача есть?
– Какая, блин, сдача? Ты чего гонишь, козел? Ты без бабок, что ли? – взъярился Ку-Клукс-Клан. – Женька! Иди сюда!
– Я так и знал, – раздосадованно протянул водитель. – С тобой, идиотом, свяжешься… Сам разбирайся.
Не дожидаясь атаки, Пётр незатейливо саданул Клана в пах и, пользуясь тем, что его руки оказались временно заняты, добавил правой в глаз.
– Теперь квиты. А денег у меня нет. Не завезли сегодня.
– Сво-олочь, – пропел санитар, опускаясь на грязный асфальт. – Женька! Да Женька, блин!
Сообщник высунулся из кабины и, оценив обстановку, дал по газам.
– Вот сволочь! – заключил Клан. – Ладно, иди, раз такой крутой. Гуляй. Бесплатно. Помни мою доброту. Ну хоть на пиво!..
– Я б тебя угостил, – сказал Пётр. – Я не жадный. Но обстоятельства… Ты мне лучше вот что скажи…
Он замолчал, собирая вместе мучившие его вопросы, но так и оставил их при себе. Какой-то Ку-Клукс-Клан, какой-то несчастный санитар из психушки, промышляющий вызволением узников разума… Что он может знать? Он не спецагент, не провокатор, это ясно. Обычный обалдуй, и больница та – самая обычная.
– Иди-ка ты правда в морг, – посоветовал Пётр. – Честное слово, с мертвыми хлопот меньше.
– Ты откуда такой прыткий взялся? Из Чечни?
– Из Народного Ополчения. Слышал?
– Нет, не слышал.
– Ну и дурак.
Пройдя через похожую на кишечник вереницу тухлых и темных дворов, Пётр попал на какую-то невзрачную улочку. «Нижняя Мухинская», – прочитал он на треснутом колпаке из оргстекла и, не раздумывая, свернул направо, где светился прогал перекрестка – со светофором, с провисшими троллейбусными проводами и глупой рекламной вывеской «Бриллианты».
Нижняя Мухинская была до того тиха, что одним своим видом навевала покой и сонливость. Безобразные тополя вдоль мостовой, тяжелые струпья краски на стенах, отсутствие коммерческих палаток и обменных пунктов делали ее идеальной для съемок фильма о годах, скажем, шестидесятых или даже сороковых.
Скоро, метров через сто, она вольется в улицу пошире, растратит себя на блеск витрин, на хаос товаров, а пока Пётр любовался, вдыхал и, жгуче страдая по куреву, пытался вспомнить… вспомнить – хоть что-то еще, кроме ослепившего миража про бой у Кузнецкого, про молодого парня с «Мухой» и взрыв-пакет на брусчатке.
Ничего
