залитой современной музыкой, и тихий гнев давил его сердце. Он не мог описать, против кого направлено клокочущее чувство, – знал лишь, что это нечто темное, отвратительное человеческой природе, остановленное бессчетным множеством смертей. Ему было приятно, когда глаза давно минувших людей-героев коротко смотрели в его глаза. И он прощал мирным людям их почтительный карнавал, переполненный гордостью за предков и любовью, не прошедшей еще настоящего испытания.
В очередной песне сознание Кузьмы потонуло, вернувшись в дни решающей битвы за вокзал. Были недели, когда надежды уже не существовало, потому что огонь врага казался неостановимым, продвижение упрямого спецназа противника – неотвратимым. Отряд таял, вжатый в восточном вестибюле вокзала в пол, в искалеченную стену, в крайний мраморный угол. Радист Алеша Степнов давно был порван взрывом, и ждать крупных подкреплений в любом случае не приходилось – иные, политические бои сдерживали их приход. Коридор до порта был перерезан, и никто не знал, стоят ли еще в том порту русские суда. Не было произнесено слов, но по бывшему залу ожидания, утопленному в каменной крошке, в щепах скамей, перемолотых взрывами, в штукатурной пыли бродила невысказанная клятва укров: “Мы уничтожим вас”.
Изредка над окружностью выглаженной Привокзальной ударял одинокий выстрел, ему в ответ сыпались раздраженные очереди и минометный огонь: Стрельцов работал из укрытия по перебегающим площадь силам врага. Но большую часть суток снайпер молчал, вынужденный менять дислокацию и таиться, чтобы артиллерийский огонь не нашел его. Наверняка, думал тогда Кузьма, только Профессор и останется, чтобы рассказать о том, как все они погибли. И тем не менее, пока оставались патроны, пока жив был пулемет Семена, пока юркий Гал, отрядный доктор, ползал от одной кровоточащей медленной смерти к другой, Кузьма приказал сопротивляться.
Один яростный бой растянулся на семьдесят три дня. Вначале их отрезали от сообщения с портом, потом выбили из окружающих укреплений: вагонов поездов, подстанций, близлежащих построек – и, наконец, вдавили в вокзал, раскрошили минометами и танками три четверти здания. Последним натиском, уже ворвавшись внутрь, укры рассеивали их, отрезали друг от друга, потом принялись бить артиллерией по остову западного крыла, уничтожая половину оставшихся людей, а Кузьму и дюжину бойцов в зале ожидания маринуя перед финальной схваткой. В ней сходили в небытие черные, утомительные дни, похожие на ночи, плавилось пропахшее порохом, дымом и свинцом время, но, чудом или благодаря неистовому упорству, они держались, слышали крики подстреленных врагов, подкравшихся слишком близко… Держались, то и дело переходя в рукопашную, и не спали, не спали, не спали, кажется, никогда.
Однажды сквозь черноту стало что-то просвечивать, и Кузьма, обрушившись на слабое, живое, – зарезал ножом совсем молодого мальчишку, исколол его с утробным стоном, как чучело, не осознавая вполне, мужчина ли под ним умирает, женщина или зверь, – хватало лишь сил понять,
