все вон отсюда! – крикнул кто-то из пустоты.
Какая бессмысленная, нерационально длинная конструкция. Слово «вон» в ней явно лишнее, оно придает фразе какую-то беззащитность.
Меня подняли и понесли. Впрочем, не уверен. Возможно, это вселенная, вторя моему замирающему сердцу, исполняла свой последний медленный танец.
– Как, Мишенька, поправишься, в церковь сходи. Бог тебя любит, раз от такой беды увел.
– Ма, не агитируй. Сходит. Оклемался, Робин Гуд? Борец за права некоренного населения. Нашел, с кем воевать! Я, как узнал, чуть с ума не спрыгнул. Тихоня Ташков попер на вооруженных грабителей!
– Кто тебе?.. – эти два слова дались мне с большим трудом, и на третье не хватило сил.
– Баба какая-то позвонила. Кричит: там Мишку убивают, беги спасай.
– Алёна?
– Алёну я бы узнал. Да какая разница? Тебе сейчас в больницу надо.
– Никаких больниц, – отрезал я.
Боль тут же пронзила живот тупым копьем, и я задохнулся, однако молчать было нельзя. Мама Шурика уже сняла трубку и набрала номер из двух цифр.
Мысли путались, но одна из них была вполне отчетливой: в больницу мне нельзя. Пациентов с такими ранениями регистрируют. Спрашивают документы. Устанавливают личность. Если от врачей я отбрехаться сумею, то от милиции – вряд ли. Да еще, чего доброго, всплывет инцидент с автомобилем Куцапова. Вспомнив своего непредсказуемого знакомца, а заодно и доблестного Фёдорыча, я твердо решил, что лучше сгину в прошлом, чем снова встречусь с ними. Как некстати пропала машинка!
– Мишенька, не испытывай судьбу. Пуля прошла по касательной, но того, что я тут набинтовала, надолго не хватит. Рану обработать нужно, зашить.
– Нет! – сказал я. – В больницу не… – чтобы продолжить, нужно было передохнуть, и я прикрыл глаза.
Я услышал, как трубка легла на место, и благодарно кивнул.
– Ма, да что ты с ним цацкаешься? Это же не насморк, само не пройдет.
– Подожди, Саша. Мишенька, что случилось? Ты чего-то боишься? Не надо. В палате охрану поставят, всё будет нормально. Я договорюсь, тебя отвезут в пятьдесят четвертую, там хирургия хорошая. Там Немченко, мы с ним вместе учились.
Дальше отмалчиваться было нельзя. Я сосредоточился и короткими перебежками от одного приступа боли к другому произнес:
– Только неофициально. Очень серьезно. Больница – это конец.
– Бредит, небось, – сказал Шурик.
– Не похоже.
Она снова куда-то позвонила, однако спорить я был уже не в состоянии. Мне оставалось только надеяться, что к моим мольбам прислушаются.
– Так. Саша, отвезешь его к Матвееву. Это в Выхино, помнишь? – Она закатала мне рукав и звякнула какими-то склянками. До меня донесся запах спирта, потом в руку вошла игла. – Из старых запасов. Если кому скажешь, убью!
Кнут помог мне подняться,
