век, когда монополия на наставление верующих переходила к епископам, это оказалось опасно. И все же проблемы, поднятые Арием, быстро и легко решить не удалось. Это были проблемы со словом «омоусиос» (омоусион) – «единосущный». Во-первых, к смущению многих, это слово не употребляется в Библии. Во-вторых, у него была своя история, которой мы уже касались, рассказывая о монархианских спорах (см. с. 168–169). Арий уверял своего епископа, что это слово выражает взгляд на природу Христа, свойственный ненавистным монархианам; вполне возможно, что именно хорошо известная неприязнь Ария к этому термину стала одной из причин его появления в новом Символе веры. Для Евсевия Никомидийского это слово было замарано симпатиями Павла Самосатского, и в течение следующих нескольких десятилетий он всячески старался не допустить появления на важных кафедрах епископов, мыслящих так же. Попытки изгнать слово «омоусион» из христианских вероучительных формул раскололи имперскую Церковь более чем на полвека.[427]
Афанасий Александрийский и ариане
Вначале Константин негодовал на Евсевия Никомидийского за его упрямство, однако со временем, возможно, понял, что слово «омоусион», которое он успешно навязал собору в Никее, стало препятствием к достижению его собственной цели – единства Церкви. Возможно, подействовали на него и обвинения в дурном поведении (насколько истинные, неизвестно), выдвинутые евсевианами против Евстафия, епископа Антиохийского, ключевой фигуры в Никейском голосовании.[428] В последние годы жизни императора Евсевий и его симпатизанты оказывали на него значительное влияние (самый характерный его признак – прощение Ария); а после смерти Константина, когда империя вновь разделилась надвое, они добились поддержки его наследников – правителей Востока. На вершине успеха евсевиане сумели сместить бо́льшую часть своих оппонентов с епископских престолов и отправить их в изгнание. Известнейшим из этих беженцев стал Афанасий, епископ Александрийский, сочетавший жесткость характера с острым богословским умом. Афанасий готов был любой ценой защищать догматическое согласие о природе Божества, достигнутое в Никее (хотя стоит отметить, что около 350 года даже он относился к термину «омоусиос» с большой осторожностью). Он отчеканил знаменитое определение: равенство Отца и Сына подобно «зрению двумя глазами».[429] В основе его мышления лежала мощная и парадоксальная идея, унаследованная от Иринея и впоследствии, особенно в православном мире, получившая широкое распространение и влияние, – идея, вместившая в себя христианскую зачарованность представлением о воплотившемся Боге: Сын Божий «сделал нас сынами Отца; он обожил людей, сделавшись сам человеком».[430] Кроме того, Афанасий был гением навешивания ярлыков: всех несогласных с ним он обозвал «арианами», и это название прочно к ним приклеилось. Кончилось тем, что многие его оппоненты следующего поколения уже готовы были носить этот ярлык с гордостью.
Об Арии и его епископе см.: Stevenson (ed., 1987), 326–327.
Традиционное изображение епископов, голосующих в Никее согласно с желаниями императора, а затем открывающих свои истинные «евсевианские» симпатии, оценивает и корректирует S.Parvis,
Frend, 524.
A.Robertson (ed.),
