лица, какое я у нее видела. Мокрые от дождя волосы облепили голову. Она тоже без куртки.
Я жду, когда кто-нибудь заговорит, но обе молчат. Нет уж, подавать голос первой я не собираюсь. Пауза затягивается, я чувствую это. Все мы в подвешенном состоянии и чего-то ждем. Так тому и быть. Что-что, а молчать я умею. Легко. И Бэлла пока довольствуется тем, что наблюдает.
– Элла, – мама не выдерживает, – Элла, дорогая. Нам пора. Немного неожиданно, так что извини, дорогая.
– Не понимаю, что я такого сделала, – я обращаюсь к миссис Остен. Слова сыплются одно за другим. – Это несправедливо. Да, я немного нагрубила миссис Браунинг, но…
Я умолкаю, потому что вижу по лицам обеих, что они совершенно не понимают, о чем я говорю. Я только что признала свою вину, о которой они не знали.
– Нагрубила? – переспрашивает миссис Остен, склонив голову. У нее стрижка «под горшок», она похожа на Ангелу Меркель. – Это на тебя не похоже, Элла. Но миссис Браунинг тут ни при чем, – по ее лицу видно, как ей хочется задать важный вопрос, но она удерживается. – Твоей маме надо забрать тебя, дорогая, – она кивает в мамину сторону.
– Да. Элла, дорогая! Нам надо уехать прямо сейчас. Твоей вины тут нет нисколько. Конечно же, нет. Но не следовало тебе грубить учителям…
Ее голос угасает, отдаляется. Видно, в каком она сильном стрессе. Я сочувствую ей, но вообще перестаю понимать, что происходит.
– Куда мы едем?
– По дороге объясню. Туда, где ты будешь счастлива. Только надо поспешить, иначе мы не сможем…
Я смотрю на маму в упор. Она отводит глаза. Мне надо, чтобы она договорила, объяснила мне, чего мы не сможем. Все мое тело напрягается. Не знаю, что происходит, но ужасаюсь при мысли, что она могла найти мои спрятанные под кроватью рисунки – мрачные, как темная сторона у меня внутри.
Если она их нашла, значит, потащит меня прямо к какому-нибудь психиатру. Я-то знаю. Причина наверняка в чем-то важном. «Только надо поспешить, иначе мы не сможем… попасть на прием»?
Теперь все откроется. Я так старалась отгородиться от Бэллы, а теперь вся моя жизнь будет разбита вдребезги. Вот почему с семи лет, как только я поняла, насколько я плохая, я изо всех сил старалась скрывать это от всех. Я с дрожью во всем теле жду, когда звон в ушах начнет усиливаться, потому что знаю: по такому случаю молчать в тряпочку Бэлла не станет.
– К сожалению, уезжаем мы сейчас же, – говорит мама и сжимает губы. Моя мама обычно одевается как хиппи, но сегодня постаралась нарядиться поприличнее – я сразу заметила. На ней легкое платье в цветочек и ожерелье с подвеской-ракушкой, которое она надевает на свадьбы и родительские собрания.
По выражению ее лица я пытаюсь определить, боится ли она меня. Родители даже не представляют, что творится у меня в голове, и просвещать их я не намерена. Хватит и того, что я всеми силами стараюсь убедить их, будто бы я неуклюжая, застенчивая (и то и другое – чистая правда) и другой никогда не бываю.
Мама
