запинки, ростом с первоклашку, абзац!
У аксакала борода аж до пояса, по ветру развевается, и мне почему-то сразу показалось, что фальшивая. Не знаю почему, но так представилось. И шли они как-то чересчур спокойно. Не могу понять, видимо, на войне обострённое восприятие, какой-то внутренний голос. Или, скорее всего, знак Свыше. Это уж потом понял, после дембеля, а на блокпосту не до этого было. Жаль, конечно, старика, тем паче молодого, но приказ есть приказ. Да и ребята рассказывали, как такие безобидные «дедули» нашим в спину стреляли. На войне как на войне. Беру их на мушку, колесница уже в сотне шагов, я внутренне напрягся, прильнул к затвору. У аксакала, видимо, нервишки сдали, он сунул руку под халат, и в это время я нажал на гашетку.
Эхом по горам прозвучала очередь. «Старик» повалился в траву, а из-под полов халата вывалился автомат Калашникова. Вот тебе и аксакал! А тут, как назло, с головы каска свалилась. Нагибаюсь за ней, вдруг слышу выстрел. Мне аж икнулось от неожиданности. А на том месте, где только что была моя голова, зияет след от пули, выпущенной из бура.
– Не понял, из какого бура? – переспросил Никита.
– А… Это мы так винтовку называли времён англо-бурской войны 1899–1902 годов. В начале ХХ века англичане хозяйничали в Афгане, с тех пор у многих такие раритеты хранятся.
– Это кто же так, пацанёнок, что ли, изловчился?
– Он самый. Стреляют, черти, как циркачи. Видно, с детства тренируются. К этому тоже особый дар должен быть, особое чутьё. Интуиция. А как они ножи метают – в ковбойских фильмах такого не увидишь. С двадцати шагов монету перерубают.
– Знакомо. У меня дед тоже в этом деле асом был, – мне снова вспомнилось детство.
– После дембеля я долго не мог вклиниться в мирную жизнь. Помню, просыпался среди ночи и будил домочадцев криком: «Рота подъём! Тревога!» Мама уже хотела меня к психиатру отвести, но это бы поставило крест на моей карьере. И бабушка присоветовала обратиться к её духовнику. Мы с ней пошли в храм Успения Пресвятой Богородицы, где служил старенький батюшка, отец Владимир. И как раз исповедь шла перед причастием.
Сначала к нему бабушка подошла, долго они о чём-то беседовали, потом он покрыл ей голову епитрахилью и прочитал разрешительную молитву. Затем я подошёл к аналою, первый раз в жизни. Батюшка смотрит на меня, улыбается и говорит мне: «Запомни, сын мой, бабушка твоя почти каждый день здесь молилась за тебя. А мама каждое воскресенье приходила, заказывала молебен, требы подавала, на коленях молилась, чтобы ты живым домой вернулся…»
Вот тогда я окончательно убедился, что только благодаря их молитвам остался в живых. И даже многих товарищей спас. Что все эти сказки, что нам замполиты трепали, не стоят и грязи на их ботинках. И с первых же дней на гражданке партбилет стал для меня чем-то вроде вериг. Вроде носить его нужно, для смирения, но так, чтобы окружающие об этом не догадывались.
Но больше всего мне хотелось увидеть тот образ Богородицы,
