на страницах, пока он сидел у нас на коленях. Но по мере того, как он ежедневно слушал ее, мы могли видеть, что он сам рассказывает эту историю – и нам, и самому себе. Может быть, одновременно происходило два повествования: один в нашем исполнении, а другой у него в голове, где хранились воспоминания о словах и сюжете. И давайте не забывать о том, что речь идет о трехлетнем малыше, который говорил на письменном языке взрослых людей, с его особыми структурами.
Могли ли мы сказать, что он получает некое удовлетворение от переживания озорства, опасности и страхов главного героя, каждый раз понимая, что это преодолимо? В первый раз он не мог знать, что будет дальше. Возможно, чудовища съедят мальчика. Возможно, мальчик никогда не вернется домой. А может быть, если он вернется, его мать по-прежнему будет сердиться на него.
Самое большое удовольствие от повторного прослушивания или перечитывания истории состоит в том, что вы знаете о благоприятном исходе. Возможно, вы получаете особое наслаждение в тот самый момент, когда «плохой парень» оказывается поверженным или препятствие остается позади. В первый раз это бывает приятным сюрпризом. Потом наступает признание и подтверждение этого судьбоносного момента.
На тот случай, если вы не знаете: в книжке мать мальчика отправляет его в свою комнату и оставляет без ужина, потому что он плохо себя вел. Мы даже не видим ее и (это важно) знаем лишь по слову «мама». В конце Макс попадает домой, где находит на столе свой еще не остывший ужин. Нам не говорят, откуда взялась еда. Что бы ребенок ни думал о случившемся, это включает интерпретацию. Вы не можете «извлечь» ее из сюжета. А термин «умозаключение» на самом деле не объясняет умственную работу, которую вам приходится проделать. Более того, в мире этой истории (а возможно, и всех остальных) нет абсолютно правильных ответов. Будучи взрослыми людьми, мы можем предположить, что еду приготовила мама, но мы не видим никакой «матери», которая готовит ужин. Предположим, у нас есть возможность интерпретации, что еда появилась волшебным образом. В конце концов, немного раньше в комнате мальчика вырастает целый лес, так почему бы не взяться ужину?
Когда Макс находится в обществе чудовищ, он сначала приручает их, потом танцует с ними, а потом нам говорят, что мальчик хочет быть «там, где его больше всего любят». Если мы на мгновение останавливаемся и размышляем о смысле этой фразы для трехлетнего малыша – моего ребенка, – то получается нечто странное. Я не думаю, что он мог слышать такие слова где-то еще. Взрослые и дети не разговаривают друг с другом фразами вроде «кто-то больше всего тебя любит». Мы говорим «я люблю тебя», спрашиваем «ты меня любишь?» и так далее. Это «кто-то» кажется незнакомым и далеким. И мы обычно не употребляем слово «там», когда говорим о любви. Осмелюсь предположить, что это весьма взрослое понятие.
Мы много раз произносили эту фразу, когда читали книгу, и ни разу не останавливались на ней. Ребенок не спрашивал, что это значит. Но однажды он сказал «мама».
Больше он
