Озтюрку.
– Перед вашим появлением, – объяснила она, – начинает играть «O Fortuna!» из Carmina Burana. Вы пропускаете первые два такта и выходите на третий.
Тот, как-то опасливо покосившись на нее, может быть, почувствовав кипевшее у Кати внутри, до конца не подавленное раздражение, кивнул. И, заразительно улыбнувшись, отозвался:
– Все ясно. Как в бальных танцах, да?
Катерина однако же на эту явную попытку разрядить обстановку не отреагировала и лишь ответила сухо:
– Бальные танцы были вчера. Сегодня у нас серьезная работа.
Эртан, кажется, слегка опешив от такой открытой неприветливости, смешался и заверил:
– Я все понял, мисс Катерина, сделаю.
И ушел за кулисы ждать своего выхода.
Катя заняла место на стуле, перед авансценой, вооружилась подготовленным для нее микрофоном и объявила громко:
– Тишина в зале. Мы начинаем.
Из динамиков грянула мелодия, предварявшая по задумке сцену на Патриарших, и позевывавший на сцене Юрий Гаврилович мгновенно переменился. Подобрался весь, нацепил на лицо покровительственно-глумливое выражение, повел носом, словно самой природой созданным вынюхивать в текстах крамолу, и обернулся к Сереже. А Сережа – не Сережа уже, а Иванушка Бездомный, молодой горячий советский поэт, – подался вперед и насупился, заглядывая в собственную рукопись, которую критиковал председатель МАССОЛИТа.
– Да что не так в моей поэме? – с обидой заговорил Иванушка. – Сказано было – антирелигиозная, я и написал антирелигиозную, – он даже губы свои, еще по-юношески припухлые, надул, возмущенный творящейся с ним несправедливостью. – Что, скажете, положительный у меня Иисус получился?
Катерина нахмурилась. Иванушка выходил у Сережи очень убедительным и живым, однако с англоязычными репликами надо было что-то делать. Сергей явно не в совершенстве владел английским, запинался, спотыкался, совершал дурацкие ошибки.
«Нужно будет педагога к нему приставить, что ли, – размышляла Катя, следя за разворачивавшейся перед ней сценой. – Пускай отработает с ним текст роли, чтобы, по крайней мере, правильно ставил ударение в английских словах».
– Да не в этом же дело, Иван, – усмехнувшись праведному негодованию сбитого с толка поэта, заговорил Берлиоз. – Ты пойми, нет ни одной восточной религии, в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор…
Иванушка возмущенно вскочил, обежал скамейку и грохнул крупным кулаком пролетарского поэта по спинке.
– Спасибо, Юрий Гаврилович, отлично! – прокомментировала в микрофон Катя. – Иванушка, друг мой, не мельтеши так. Я понимаю, ты возмущен. Ты уже сдал поэму, и тебе до смерти не хочется ее переписывать.
