обращенный вовне, как в случае Петра Верховенского. Он рисует стыд нищеты, общественного класса, смертельной болезни, уродства, посредственности, стыд падшей женщины, лишних людей, политических интриганов, врунов, преступников, игроков и неудачников и скрытый стыд респектабельных людей… Одним словом, Достоевский документирует участие стыда во всеобщем поиске личной, социальной и метафизической идентичности»48. Такое ощущение, что Достоевский писал романы для получения американских грантов, направленных на изучение людей «ad marginem», а Россия, якобы, была маргинальной от макушки до пяток. Хочется согласиться с общим замечанием исследовательницы американской литературы Т.В. Бузиной, которая заметила, что, «провозглашая самодостаточность и независимость личности, но одновременно внедряя в сознание людей представление о человеке прежде всего как о части некоей коллективной сущности (будь то женская половина человечества, сексуальное или этническое меньшинство и т.д.), американская культура, во-первых, снимает с человека индивидуальную ответственность за свои поступки, а, во-вторых, неизбежно приписывает каждой такой группе статус жертвы в жестоких руках общества в целом и, словно следуя типичному поведению Ивана Карамазова, постоянно освобождает людей от любой ответственности за свои поступки только потому, что они жертвы реальных, а иногда и воображаемых притеснений со стороны общества»49. От ответственности нас освободили, а от стыда и вранья – нет. И еще одна ремарка. Все это перестает выглядеть как безобидные штудии, если вспомнить устойчивый стереотип восприятия Достоевского в США в качестве «духовного путеводителя» по России. «В его творчестве видят едва ли не квинтэссенцию основных черт русского национального характера. Достоевский был одним из первых, кто благодаря своей широкой известности и заслуженному авторитету начал своеобразный диалог двух цивилизаций – русской и американской. В русле этого диалога нашли художественное выражение важнейшие параметры Русской идеи и Американской мечты»50.
В качестве важнейшего доказательного аргумента Мартинсен использовала полемическую заметку Достоевского из «Дневника писателя» за 1873 г. «Нечто о вранье»51, на основе которой и была выстроена вся аналитика «врунов», стыда, русского эксгибиционизма и идентичности.
Давайте очень коротко вспомним, о чем же писал Достоевский в этой заметке. В отличие от Мартинсен, нам не уйти от идейных коннотаций автора, занимавшегося публицистикой по вполне понятным идеологическим основаниям. Острие его критики было направлено вовсе не на «врущую Россию», как предполагает Мартинсен, да и не все «русские – лгуны» в ней. Врунами у него выступает в соответствии с логикой почвеннической концепции, основателем которой он является, весьма определенный «класс интеллигентных» русских людей. Достоевский действительно связывает склонность к вранью в интеллигентском классе со стыдом самих себя. С его точки зрения, стыд
