всём, что с человеком связано – экономика, искусство, история… Революция – что это, как не половой акт? Там, где рождается что-то новое, качественно новое, всегда нужно искать акт любви и соития, всегда мужское и женское начало… Это принцип Вселенной – будь то живая или неживая материя… Дати поможет мне его оживить… Или я полный профан… Секс – великое дело, секс – великое дело…»
– Доктор, – спросила его однажды Дати, – такое ли уж это великое дело? И вообще – вряд ли вы найдёте человека, который бы уделял ему хотя бы час в день.
Эйнбоу улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй.
А Дати покачала головой, как мама, глядя на милую глупость своего малыша. Она верила Филеалу Эйнбоу и по-настоящему уважала его. В случае успеха она попросила его рассказать ей, каков ход его умозаключений, как искал и нашёл он единственно верное решение задачи. Ей было страшно интересно…
Джеральда стали регулярно брить, приодели… Однако он продолжал безучастно созерцать пространство, и в его глазах Дати не отражалась. Тем не менее, Эйнбоу упрямо делал картограммы, он видел в них импульсы, которых не было при «обычном» состоянии пациента. Особенно искажалась картина, когда Дати сидела у него на коленях, гладила по голове и говорила с ним нежным голосом. Правда, каждый новый раз эти импульсы не повторяли друг друга, но и Дати использовала всё новые и новые «аргументы». И «всплеск» импульсов – видел доктор – абсолютно обусловлен. Время «сеанса» определялось Джеральдом. Минут через двадцать-тридцать он как бы снова «засыпал» – тоже минут на двадцать-тридцать. Потом можно было начинать сначала. Однажды два дня подряд делали по двенадцать таких сеансов. Умотались. Дати показала чудеса игры.
– Тебе бы на сцену, – говорил ей Эйнбоу…
Он был доволен. Он видел, что на пятом и десятом сеансе импульсы достигали апогея силы и разнообразия. И, что самое интересное, новая загадка – пациент после этого не ложился на кровать, а ходил взад-вперёд с каким-то беспокойством на лице. В нём пробуждалась эмоциональность! – решил Эйнбоу. Только глаза – недвижные, как у слепого.
На третий день сеансов не было вообще – Эйнбоу дал возможность «отлежаться», полностью отключиться, отдохнуть своей бескорыстной помощнице, но с условием, что «с завтрашнего дня» они будут проводить по двенадцать сеансов в день в течение пяти суток, а сам углубился в изучение «добытых» фактов и наблюдал за «обычным поведением» пациента. Джеральд, казалось, «успокоился», пока не было Дати. Однако Эйнбоу явно чувствовал в нём перемену. И картограммы давали некоторые изменения в характерных деталях.
Ожидание связи с Роем Мелли выбило его из колеи, да он и устал, ему нужна была передышка. Он сидел дома и без особого интереса смотрел какую-то местную программу – до тех пор, пока экран не замельтешил и не стал ярко-зелёным. Раздалась
