Это был конец надежде, начало тьмы. Безумие набросило на голову Лоэн своё лёгкое чёрное покрывало. Она потеряла себя. Это была уже не она. Ничего не было под нею. Она летела, летела…. Падала вниз с высоты мутного неба на какие-то остро-блестящие, «умытые» сверканием лезвия, которые были сделаны в виде огромных кривых сабель. Она была в тонких, почти неощущаемых чёрных трико, которые – она успевала сообразить – не спасут её от холодного, режущего надвое удара между ног. Тело не слушалось, крик не мог вырваться из её горла, но оглушал «изнутри», она кричала «в себе», и – в миг соприкосновения с безжалостной сталью – у неё разрывалось сердце, и крик – будто он из ложного хрусталя – рассыпался не незвонкие рваные осколки. И она плыла, плыла из черноты, подмываемая какой-то потусторонней тягой. Она хотела взлететь, и взлетала под потолок комнаты-камеры, лёжа спиной на пустом пространстве. Её подмывало вверх, вверх, всё ближе к дыре с разодранными краями, что зияла в потолке, и были уже видны звёзды на небе, и жуть исходила от них, и она упиралась руками и ногами, чтобы не «втянула» её эта дыра, эта гибельная воронка… Но могильный сквозняк подхватывал её невесомое тело, как бумажку, и тишина пустого пространства наваливалась на неё страшной безликой тяжестью, разрывала её, и лопались, лопались радужные электрические кольца…
Охранник, совершавший обход «кладовок» Департамента – так на профессиональном жаргоне назывались «помещения для предварительной изоляции», – щёлкнул замком и пытался открыть дверь в «кладовку», она открывалась вовнутрь. Однако прямо под дверью лежал не то мешок, не то человек. Охранник испугался. Дверь не подавалась вперёд. Глянув в оконце, он смог увидеть только руку, откинутую ладонью вверх с безжизненными полусогнутыми пальцами.
– Этого мне ещё не хватало, – пробормотал он с досадой и страхом. Он решил было, что заключённая под номером семь «сковырнулась», то есть покончила с собой или умерла. Он должен был бы «посматривать» за нею в течение ночи, для этого в каждой камере был незаметно вмонтирован «видеоглаз», который позволял, не выходя из дежурки, видеть всё, что творится в каждой из тридцати «кладовок», имевшихся в «погребе», то есть (на жаргоне) в подземном узилище. Однако дежуривший в эту ночь охранник – как, впрочем, и другие его коллеги – часто пренебрегал этой обязанностью. Он вообще провёл ночь в других заботах, скучно ведь сидеть одному, как истукану, когда тебе двадцать пять…
В конце концов, он, сдвинув тело дверью, протиснулся в камеру. И увидел девушку, лежащую в неестественной позе: ноги согнуты в коленях и «нараскоряку», ступни вывернуты, глаза полуоткрыты, но совершенно неживые, на губах запеклась слюна, смешанная с кровью искусанных губ – видно, как она стекала с уголка рта, голова запрокинута, волосы размётаны по полу – словом, всё говорило о том, что заключённая отдала душу, что она, видимо, колотилась в дверь, но никто её не услышал.
Страх от неожиданности сменился страхом
