Она чавкала на неё, гремела цепью – а Лоэн была в пределах досягаемости этой цепи, вывешивала язык и часто дышала, кося злым глазом, который не светился, а поглощал, поглощал… Наплывала тошнота, стены переворачивались, подкатывало беспамятство… Потом, когда Лоэн открывала глаза, она видела только миски с пищей на столике, ввинченном в пол и оттого казавшимся холодным, как труп. Ей становилось ужасно, лоб покрывался испариной от одной мысли, что она прикоснётся своей мягкой горячей рукой к трупной поверхности металлического столика, на котором дымилась – с чудовищной неестественностью – тарелка. Потом эти мысли исчезали, и столик становился ближе, роднее. Как будто детский стульчик. У неё был в детстве любимый стульчик, на котором она сидела. Она вспоминала – ощущением, – что сначала, когда она садилась на него, он был холодным, а потом, если она отлучалась на минуту и садилась снова, он был тёплым, «насиженным». И поток тёплых, бессвязных ассоциаций, делавших её маленькой девочкой, уносил её, укачивал.., она глупо улыбалась.
…Но замок вот-вот должен неминуемо щёлкнуть. Она уже слышала шаги Хозяина – задолго до того, как он подходил к страшной двери. Сейчас он спустит её с цепи, и она будет лязгать, кромсая тело и квася лицо своими железными зубьями. Она сжималась в комок от бессильного ужаса, и ждала, что вот сейчас, через секунду, она увидит свою Смерть, грубо торжествующей над её маленькой жизнью. И всё-таки – до самого-самого конца она верит в чудо, верит, что на сей раз Хозяин пройдёт мимо и забудет про неё.
Но вот – щёлк-щёлк! – дверь отворяется.., на пороге ОН, ОН…
– Мма-мм-а-а-а!! А-а-а!!! – Лоэн дико визжит. – Нне-ет! Не-ет!! Не-е-е-е-ет!!!
Истерический визг заглушает всё, она не слышит, что ей говорят, кричат, шаг ей навстречу – она назад, вот она вскакивает на постели, чтобы ринутся в дальний угол, как будто там ей спасенье… Человек стоит перед ней в растерянности. Вдруг она замолкает, замирает на мгновение. Только что перед нею стоял ОН – в своей тёмно-зелёной форменной рубашке с коротким рукавом, но нет, это кто-то другой. Его губы шевелятся, она ничего не слышит. Осторожно приседает, не веря этому незнакомцу, готовая в каждый момент сорваться и – с разбегу в стену, вжаться в неё, разбиться об неё. Но человек уходит, оставляя что-то на столике. «Это еда, это есть», – бессмысленно твердит она про себя, шевеля губами. Потом она тихонько, так чтоб не спугнуть никого (её комната наполнена живыми сущностями), подходит к столику, волоча за собой одеяло, и накрывает им столик, и еду, оставленную на нём. И стоит долго со скорбным выражением, жалея как будто умершего. Потом она благоговейно снимает одеяло и – словно поражённая чем-то – смотрит в тарелку, в одну точку, как будто ничего, ничего не понимает… Потом садится на кровать, складывает себе на колени одеяло и долго-долго сидит с застывшей на лице мыслью – какой?..
В таком состоянии Лоэн
